Отрывки, Гоголь Николай Васильевич

Отрывки

на обложку

Гоголь Николай Васильевич

Шрифт:

——

НОЧИ НА ВИЛЛЕ

Они были сладки и томительны, эти бессонные ночи. Он сидел больной в креслах. Я при нем. Сон не смел касаться очей моих. Он безмолвно и невольно, казалось, уважал святыню ночнаго бдения. Мне было так сладко сидеть возле него, глядеть на него. Уже две ночи как мы говорили друг другу: ты. Как ближе после этого он стал ко мне! Он сидел всё тот же кроткий, тихий, покорный. Боже, с какою радостью, с каким бы веселием я принял бы на себя его болезнь, и если бы моя смерть могла возвратить его к здоровью, с какою готовностью я бы кинулся тогда к ней.

Я не был у него эту ночь. Я решился, наконец, заснуть ее у себя. О, как пошла, как подла была эта ночь вместе с моим презренным сном! Я дурно спал ее, несмотря

на то, что всю неделю проводил ночи без сна. Меня терзали мысли о нем. Мне он представлялся молящий, упрекающий. Я видел его глазами души. Я поспешил на другой день поутру и шел к нему как преступник. Он увидел меня лежащий в постеле. Он усмехнулся тем же смехом ангела, которым привык усмехаться. Он дал мне руку. Пожал ее любовно: «Изменник!» сказал он мне. «Ты изменил мне.» — «Ангел мой!» сказал я ему. «Прости меня. Я страдал сам твоим страданием, я терзался эту ночь. Не спокойствие был мой отдых, прости меня!» Кроткий! Он пожал мою руку! Как я был полно вознагражден тогда за страдания, нанесенные мне моею глупо проведенною ночью. — «Голова моя тяжела», сказал он. Я стал его обмахивать веткою лавра. — «Ах, как свежо и хорошо!» говорил он. Его слова были тогда, чт они были! Что бы я дал тогда, каких бы благ земных, презренных этих, подлых этих, гадких благ, нет! о них не стоит говорить. Ты, кому попадутся, если только попадутся, в руки эти нестройные слабые строки, бледные выражения моих чувств, ты поймешь меня. Иначе они не попадутся тебе. Ты поймешь, как гадка вся груда сокровищей и почестей, эта звенящая приманка деревянных кукол, называемых людьми. О, как бы тогда весело, с какою бы злостью растоптал и подавил всё, что сыплется от могущего скиптра полночного царя, если б только знал, что за это куплю усмешку, знаменующую тихое облегчение на лице его.

— «Что ты приготовил для меня такой дурной май!» сказал он мне проснувшись, сидя в креслах, услышав шумевший за стеклами окон ветер, срывавший благовония с цвевших диких жасминов и белых акаций и клубивший их вместе с листками роз.

В 10 часов я сошел к нему. Я его оставил за 3 часа до этого времени, чтобы отдохнуть немного и чтобы доставить какое-нибудь разнообразие, чтобы мой приход потом был ему приятнее. Я сошел к нему в 10 часов. Он уже более часу сидел один. Гости бывшие у него давно ушли. Он сидел один, томление скуки выражалось на лице его. Он меня увидел. Слегка махнул рукой. — «Спаситель ты мой!» — сказал он мне. Они еще доныне раздаются в ушах моих, эти слова. «Ангел ты мой! ты скучал?» — «О, как скучал!» отвечал он мне. Я поцеловал его в плечо. Он мне подставил свою щеку. Мы поцеловались. Он всё еще жал мою руку.

НОЧЬ 8

Он не любил и не ложился почти вовсе в постель. Он предпочитал свои кресла и то же свое сидячее положение. В ту ночь ему доктор велел отдохнуть. Он приподнялся неохотно и, опираясь на мое плечо, шел к своей постеле. Душинька мой! Его уставший взгляд, его теплый пестрый сертук, медленное движение шагов его… Всё это я вижу, всё это передо мною. Он сказал мне на ухо прислонившись к плечу и взглянувши на постель: «Теперь я пропавший человек.» — «Мы всего только полчаса останемся в постеле», сказал я ему. «Потом перейдем вновь в твои кресла.»

Я глядел на тебя, мой милый, нежный цвет! Во всё то время, как ты спал или только дремал на постеле и в креслах, я следил твои движения и твои мгновенья, прикованный непостижимою к тебе силою.

Как странно нова была тогда моя жизнь и как вместе с тем я читал в ней повторение чего-то отдаленного, когда-то давно бывшего. Но, мне кажется, трудно дать идею о ней: ко мне возвратился летучий свежий отрывок моего юношеского времени, когда молодая душа ищет дружбы и братства между молодыми своими сверстниками и дружбы решительно юношеской, полной милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности; когда сладко смотреть очами в очи и когда весь готов на пожертвования, часто даже вовсе ненужные. И все эти чувства сладкие, молодые, свежие — увы! жители невозвратимого мира — все эти чувства возвратились ко мне. Боже! Зачем? Я глядел на тебя. Милый мой молодой цвет! Затем ли пахнуло на меня вдруг это свежее дуновение молодости, чтобы потом

вдруг и разом я погрузился еще в большую мертвящую остылость чувств, чтобы я вдруг стал старее целыми десятками, чтобы отчаяннее и безнадежнее я увидел исчезающую мою жизнь. Так угаснувший огонь еще посылает на воздух последнее пламя, озарившее трепетно мрачные стены, чтобы потом скрыться на веки и [Не дописано. ]

ВАРИАНТЫ

ГЕТЬМАН

<I> НЕСКОЛЬКО ГЛАВ ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОВЕСТИ

[Текст, изданный Трушковским, — Тр; текст, изданный Кулишем, — К; приписки, изданные Тихонравовым, — Т.]

Нужно было видеть, как на лице каждого выходившего дрогнули скулы. Это постановление правительства было уже давно объявлено; народ с ропотом, но покорился силе.

Т — дрогнули скулы. Правительство, — или, лучше сказать, деспотические магнаты мимо правительства, — с народом, имевшим [с страною, имевшею] собственные постановления, поступало безрассудно. Но величайшая ошибка[Но величайшие заблуждения] его состояла в том, что <оно> решилось унижать веру соплеменного народа, который оказывал почти изумительную покорность при этой ширине разгульной жизни, но который, вместе с тем, будучи доведен до крайности, мог показать весь вихорь самых сильных и порывных страстей. [Далее начато: Не употребляй] Не одевая своей власти нетерпимостью, Польша в соединении этой земли воинственных козаков[Не дописано.]. Это постановление…

После того толкнул он его, и жид расстлался на земле, как лягушка. Тр;

К — разостлался

Что ты начал драку? ред.;

Тр, К — Что ты драку начал, драку?

Басе мазенята, гунство! ред.;

Тр, К — Пасе мазепято

Боже ты мой! ред.;

Тр, К — Боже-то мой!

В другом месте деревья так тесно и часто перемешивались~ рука красавицы, ствола. Т;

Тр, К — нет

Здесь было изумительное разнообразие: листья ~ более, а терновник и дикий глод, оградивши их колючею стеною, скрывал ~ красавицы, ствола.

терновник и дикий глод задвин<увши?>

Шелковая плахта и кашемировая запаска ~ молодые перси.

T — Одежда ее была так фантастически пестра, что, казалось, она принесла[она нанесла] с собою кучу самых разнообразных цветов, которые, казалось, шевелились и волновались между деревьями по мере того, как она шла. Самая яркая шелковая плахта, почти скрытая под кашемировою с турецким узором запаскою, сладострастно льнула и вызначала всю роскошную выпуклую <форму> выступавшей ноги. Только до пояса простиралась вся эта пестрота богатого убора; на груди и на руках трепетала белая, как снег, сорочка, как будто ничто, кроме тонкого чистого[ничто нейдет так, как белое] полотна, не должно прикрывать девических персей. Складки сорочки падали каскадом — молодые груди дрожали. [падали каскадом на упругодышавшие молодые груди] Нигде так не хороши девические груди[перси] как под полотном. Он видел, как молодые груди[как упругие молодые груди] подымали свои дышавшие негою куполоподобные перси[куполообразные вершины] и тотчас[и ежеминутно] опускали их, после чего они упруго дрожали под своим покровом.

«Зачем ты укоряешь меня так?» сказала она, почти упав на колени и в слезах. ред.;

Тр, К — упав на коленях

«Что делает отец твой?» ред.;

Тр, К — Что делает отец твой? Отец твой?

«Кто такой?..» Наконец ворота отворились.

Тр, К — Низенькие, решетчатые ворота отворились.

Очень замечательная достопамятность ~ общежительность. Т;

Тр, К — нет

<II> КРОВАВЫЙ БАНДУРИСТ

] По «Арабескам» (Ар) и авторской корректуре (АК). ]

К удивлению немногих жителей, успевших проснуться, отряд, которого прежде одно появление служило ~ тишиною.

АК — [Одно уже] появление