Отшельник 2
Шрифт:
Хомяков будто подслушал мысли Маментия, и предложил:
— На прибор губу не раскатывай, он у меня всего один-единственный, лучше гранат возьми с излишком, — и видя молчаливость десятника добавил. — Переговорники дам на весь десяток.
— Если только переговорники, — Бартош сделал вид, будто раздумывает. — Небось только на три версты берут?
— В лесу на три, — согласился младший наместник. — Но в поле и на десять вёрст достанут, ежели на горушку какую заберёшься. Да что я тебя уговариваю? Сам попробуй!
— Беру, чего уж тут пробовать, — нехотя согласился Маментий, сдерживая
Ну а с чего бы не радоваться, если эти переговорники в учебной дружине единственный раз показали издалека и в руки не давали из опасения поломки. Новики они такие, они даже железный лом или чугунное пушечное ядро сломают. В руки не давали, но правила обращения заставили затвердить намертво, чтобы даже сонный смог рассказать без запинки. А что там запоминать? Вот сюда говорить, вот здесь слушать, обращаться бережно, в воду не бросать, орехи не им не колоть, и самое главное — таскать на себе огромный и тяжелённый короб, именуемый аккумулятором зарядного устройства. Поговаривали, будто этот ящик стоит вдвое от своего веса золотом, и Маментий был твёрдо уверен, что слухи сильно преуменьшают. Вчетверо, ежели не впятеро — всё же работа мастеров из Беловодья, а не какие-то там криворукие ганзейские или фряжские немцы делали.
Кстати, о немцах. С недавних пор на Москве и в прочих крупных городах оживились иноземные купчишки, пытаясь закупиться беловодскими товарами за звонкое серебро, а иные и за полновесное золото. Хватали всё, что под руку подвернётся — бутыли из прозрачного мягкого стекла, зажигательные палочки в бумажных коробочках, огнива из мягкой кости разных цветов и оттенков, листы белейшей бумаги, и… и всё, пожалуй. Другие же товары всяким там подозрительным немцам запрещено продавать под страхом неминуемого наказания в виде лишения имущества как самого нарушителя, так и всей его родни. Зеркала только ещё можно якобы тайком и втридорога от и без того умопомрачительной стоимости.
— Вот ещё могу предложить, — Хомяков скривился, словно душного козла облобызал, и положил на стол диковинного вида самострел. — Карбон, углепластик, нихром, нержавеющая сталь. Прицел, правда, четырёхкратный, зато болты с особой начинкой.
— Какой начинкой? — мигом заинтересовался Маментий, очарованный магией красивых беловодских слов. — И как их применять?
— Понаберут десятников по объявлениям, — проворчал Хомяков, когда-то начинавший военную карьеру в Кандагаре и Герате пять с лишним веков тому вперёд. — Бери, не пожалеешь. И вообще, десятник, не жди, что я дам тебе чудо-оружие. Скажу как давнему знакомому — такое вообще не существует.
— Да я понимаю, — кивнул Маментий.
— Ни хрена ты не понимаешь, потому как молодой, глупый, и собираешься жить вечно, — Хомяков махнул рукой, скривился в непонятной гримасе, и отпернулся. Впрочем уже через пару мгновений он сунул в руки Бартошу тонкую книжицу в зелёной обложке. — Вот!
— А это что?
— А это заучи наизусть, господин десятник! Умные люди составляли, не нам с тобой чета. Сам Илья Григорьевич Старинов руку приложил, а Андрей Михайлович Самарин под местные реалии подогнал.
Про Андрея Михайловича Маментий был наслышан изрядно, но никакого Илью Григорьевича знать не знал. Только судя по торжественному
— Изучу!
— Да уж постарайся, — Хомяков дотянулся через стол и хлопнул Маментия по плечу. — И запомни, десятник, ты и твои люди и есть самое надёжное и самое действенное чудо-оружие. Так что иди и натяни благородный лыцарей так, чтобы славное крестоносное воинство летело восвояси впереди собственного визга теряя портки, и дристало всю дорогу до этих самых Парижей, Римов, и прочих там Лондонов.
Окрылённый таким напутствием Бартош нагрузил дружинников своего десятка полученным барахлом. Вроде бы и немного всего, но в общей сложности на каждого пуда по два дополнительного веса получилось. И ещё лыжи, о которых младший наместник городовой службы вспомнил в последнюю очередь.
— Как ты собираешься зимой без лыж воевать, господин десятник?
— Так мы одвуконь пойдём, — пояснил Маментий. — А то и третьего заводным возьмём. Нам что, коней на лыжи ставить?
Хомяков в ответ замысловато выругался, усомнившись в умственных способностях Бартоша, и тому ничего не оставалось, как получить дополнительный груз.
Правоту Хомякова пришлось осознать дней через десять, когда обильные снегопады засыпали леса и поля, и даже на открытом всем ветрам днепровском льду кони с трудом пробирались по глубоким сугробам. Вот и оставили их под присмотром жителей затерявшейся в глуши деревушки, переместив груз на срубленные на скорую руку санки.
— Я как-то слышал, будто далеко на полуночь тамошние народцы в сани вместо лошадей оленей запрягают, — весело оскалился Иван Аксаков, налегке пробивающий лыжню для десятка.
— Ездовых полуночных татар они запрягают! — огрызнулся запыхавшийся Одоевский, и поправил широкую лямку на груди. — А будешь ржать, мы из тебя ездового лося сделаем.
— Оленя же, — поправил Аксаков.
— До обеда оленем будешь, а после обеда лосем.
Маментий остановил шуточную перепалку коротким окриком:
— Тихо! Дымком потянуло.
— Это от нас, — принюхался Влад Басараб. — Сами прокоптились и провоняли.
— Не, не от нас, — покачал головой Маментий. — Разве что кто-то развёл у себя под задницей костёр и жарит собственное мясо.
Иван Аксаков тоже принюхался и подтвердил:
— Конину готовят. Причём старую и померевшую своей смертью, но с перцем и мускатным орехом.
— Оголодали благородные лыцари, — усмехнулся Одоевский.
Маментий молча кивнул. Они уже несколько дней кружили вокруг растянувшейся подобно длиннющей змее крестоносной армии, и Бартош пришёл к такому же мнению. Насмотрелись всякого… Видимо, благородные лыцари понадеялись на поставки продовольствия литвинами и поляками, но и у тех и у других творился совершеннейший бардак, так что никому и в голову не пришло позаботиться о защитниках истинной веры. Самим жрать нечего, а тут ещё несколько десятков тысяч охочих до чужих харчей рыл… Да, кое-где сделали запасы, но ни к чему хорошему такая запасливость не привела.