Отшельник
Шрифт:
– Не хочу… ничего от него не хочу. Забыть хочу. Мамааа, забыть. А теперь как? Как я забуду?
– Никак. Любовь невозможно забыть. А если забыла, значит, не было любви. Может, и забудешь, и ребенок не причина в обоих случаях. Это дар свыше. Святое. Чудо из чудес.
Я склонила голову ей на плечо, позволяя себя укачивать и гладить по вздрагивающей спине.
– Он ни в чем не виноват. Какая разница кто отец? Главное, что его мама – это ты. Главное, что мы будем его ждать и любить. Я хочу, чтобы он родился.
Заставила меня посмотреть ей в глаза.
– Он послан нам пережить потерю Мити. Мне послан и тебе.
Я снова обняла ее за шею, всхлипывая и сжимая хрупкое тело в объятиях.
–
– Найдем. На Митю хватало и на малыша нашего хватит. Справимся. И не с таким люди справляются. Не война, не голодовка. Вырастим. Кредит возьмем. Я прошлый выплатила еще перед поездкой в Германию.
Мы еще долго так сидели на полу посреди разбросанных волос и битого стекла. Мне казалось, что в этот момент я сидела в осколках себя прежней. От нее почти ничего не осталось. Огинский все же меня сломал. И мне оставалось либо сдохнуть на коленях, либо пытаться воскреснуть назло всему.
Пока что я не была уверена, что у меня получится, что я вообще способна стоять на ногах после того, как мне сломали колени и перебили хребет. Но, оказывается, на свете существует нечто невероятное, мощное, способное возродить женщину даже из одной пепелинки – это ребенок. Я очнулась от своего летаргического сна, когда услышала сердцебиение малыша на УЗИ. Мама расплакалась, а я медленно открыла глаза и слушала-слушала-слушала, чувствуя, как болезненно начинают срастаться переломы моей души. В эту минуту я поняла, что смогу подняться, смогу вздернуть подбородок и ухватится за жизнь. Мне есть ради чего и ради кого. Это только МОЙ ребенок. Все было не напрасно…
Мы наконец-то смогли перебрать вещи Мити и отнести их в дом детей инвалидов. Отдать его кресло-каталку и разные приспособления, которые мы покупали для облегчения его жизни. Убрали вместе в комнате. Я смотрела на маму и понимала, что ей действительно вдруг стало легче. У нее появился какой-то стимул, и она с диким рвением бросилась занимать мне очереди по врачам, проверкам, анализам. Дома появились фрукты и всякая вкуснятина, употребление которой мама контролировала так же, как и питание Мити. И я была счастлива видеть ее такой, а не полумертвой от горя. Когда казалось, что скоро можно будет похоронить и ее саму.
Именно с этих дней я перестала искать информацию об Огинском. Нет, боль и тоска по этому подонку не утихли, не стали слабее, они усилились во сто крат и душили слезами отчаянной безысходности. Но теперь мне, наоборот, хотелось ничего не знать о нем, и чтобы он также ничего не знал обо мне. Я помню как-то вскочила посреди ночи в ужасе, что если монстр узнает, то может отобрать у меня малыша, и я ничем не смогу ему помешать. Тогда я впервые заговорила с мамой о продаже квартиры и переезде в другой город. Она и слышать ничего не хотела, а мне казалось, что я от ужаса с ума сойду. Я накручивала себя день ото дня. Мне даже начало казаться, что за мной следят и что по вечерам у нашего дома стоит незнакомая машина.
– Надюш, ну куда мы поедем, а? Наша квартира стоит копейки. Где мы купим дешевле? Мы и так живем в провинции, можно сказать.
– Значит, и правда, возьмем кредит. Я завтра поеду в город.
Раньше я и слышать о втором кредите не хотела. Прошлый нас чуть не задушил. А сейчас не видела иного выхода. От одной мысли, что Огинский приедет и заберет моего ребенка, мне становилось плохо. Тем более я уже знала, что жду маленького мальчика. Моя любовь к еще нерождённому малышу походила на одержимую болезнь. Я влюбилась в каждое его движение на мониторе узиста, в его ладошки и согнутые ручки, влюбилась в то, как он сосет пальчик. Я уже и не верила, что могла хотя бы на секунду не захотеть его. Мама права – он наш. Не Огинского, а мой и только мой. Я заслужила
Нет, мы не думали назвать ребенка Митя. Мама боялась, что имя может принести малышу такие же проблемы, как были у моего брата. Хотя, конечно, первое имя, которое пришло в голову, было именно это имя. Особенно когда мама в очередной раз расплакалась в кабинете врача.
– И куда мы поедем?
– Светлана Анатольевна даст рекомендации и договорится с лучшим другом ее покойного мужа. Он главврач в областной больнице в *****. Тебя тоже возьмут на работу.
– Не знаю, дочка, чего ты так боишься. Этот человек за все время ни разу не попытался выйти с тобой на связь и даже не звонил тебе. Не думаю, что он может узнать о ребенке.
– Он может все, мама. Если захочет. А еще он может в одну секунду поменять свое мнение. И когда это случится, ни один адвокат нам не поможет.
– А может быть, это к лучшему – узнает о ребенке и приедет. Встретитесь – поговорите.
– С кем? С чудовищем? О чем? О том, что использовал меня и вышвырнул из своей жизни, как надоевшую игрушку?
О том, что насиловал меня, гонял по снегу собаками, потом заставил себя полюбить, увидеть в себе человека и после этого разодрал меня на ошметки, и обглодал мои кости.
– Но он же и помог нашему Мите. Если ты помнишь.
– Я за эту помощь заплатила сполна!
Закричала и сама не поняла, как это произошло. Я вообще редко повышала голос, тем более на маму.
– Хорошо. Как скажешь. Как ты решишь, так и будет. Я в любом случае поеду за тобой. Мне здесь без вас делать нечего.
В банк я собиралась очень тщательно. Говорят, от первого впечатления зависит – одобрят ли вам кредит или нет. Я пригладила расческой свои густые волосы, которые мама после моего варварства аккуратно подровняла, и теперь они немного отрасли и едва доставали мне до плеч, завязала их в хвост на затылке. Немного подкрасила бледное лицо. Долго выбирала наряд… и почему-то именно в этот момент думала о том, что выбрал бы Огинский на такую встречу. Во что бы одел меня он. И каждая мысль о нем резонансом боли волнами прокатывалась по всему телу, заставляя закрывать глаза и стараться успокоиться. Но его проклятые глаза словно преследовали меня, словно отпечатались кадрами у меня в голове и на повторе крутили издевательское видео с его дьявольской улыбкой такой белоснежной и заразительной, особенно когда смеялся над моим вкусом и стягивал с меня платье, чтобы взять прямо там посреди разбросанных вещей и потом одевать заново, но уже на свой вкус.
Как же я скучала по его голосу, по вкрадчивым ноткам, пробуждающим от оплетающей паутинки ненависти до огненных нитей похоти, впивающихся в плоть колючей проволокой. С какой отчаянной и бессильной яростью я понимала, что никогда и никто не сможет возродить из пепла мое сердце, пробудить мое тело. Когда любовником был сам дьявол, у простого смертного нет ни малейшего шанса.
Мама иногда говорила мне, что со временем я смогу смотреть и на других мужчин, смогу позволить себе и впустить в свою жизнь еще кого-то. Ведь ребенку будет нужен отец. А я не знала, как объяснить ей, что ни один из мужчин не сравнится с НИМ. Все они по сравнению с Огинским и на мужчин не похожи. Кажутся глупыми, пресными, неинтересными, никакими. У них не такие руки. Не такой запах и голос. Они не он. В них нет и десятой доли его тьмы и непостижимой тайны, которую хочется не только разгадать, в которую погружаешься, как в марево дурмана, и уже не можешь вынырнуть обратно. Роман мог довести меня почти до оргазма одними словами… Иногда, корчась от тоски и от ужасной ломки по нему, я трогала себя так, как это делал он, закрывая глаза и представляя, что это его пальцы или руки.