Оттенки страсти
Шрифт:
Питер тоже молча взирал на открывшуюся перед ними красоту. Судя по его взволнованному лицу, он испытывал схожие чувства. Более того, ему хотелось взять Мону за руку и сказать: «Наконец-то мы дома, дорогая! Вот он, наш дом, твой и мой. И мы будем счастливы в нем. Очень счастливы! Ведь я получил все, о чем только мечтал. У меня есть этот дом и есть ты. А тебя я люблю больше всего на свете. Я люблю тебя так, что ни в одном языке не хватит слов, чтобы описать мою любовь».
Но, конечно же, такие речи были просто немыслимы в устах Питера, а потому, слегка повернувшись к жене, он лишь коротко поинтересовался:
– Ну, как тебе, дорогая?
– О, изумительно! В жизни еще не видела подобной красоты! А тебе здесь нравится?
– Вполне! – лаконично ответил он и тронул
Спальня Моны выходила окнами на прекрасную долину, раскинувшуюся внизу. Ночью она долго стояла у распахнутого окна, любуясь величавыми горными пейзажами. Издалека горы казались ей такими могучими, такими монолитными, древними, как сам мир. Сколько веков они простояли здесь незыблемо, безмолвно провожая ночь за ночью и встречая новый день, вслушиваясь в музыку ледяных ветров, обдувающих их со всех сторон. Моне даже почудилось, что она явственно различает звуки музыки, которой наполнены лесные чащи и благодатные долины. В этой музыке слышались громовые раскаты над бушующим морем, порывы штормового ветра, накатывающего громады волн на прибрежные скалы. О, сколько загадочных историй могут поведать эти ветра! Опасные приключения, бесследно сгинувшие корабли, нападения пиратов, страшная гибель и чудесное спасение на обломках затонувших судов, сильные духом люди, не боящиеся один на один противостоять стихии. Да, эти скалы многое повидали на своем веку. Сменялось поколение за поколением, но все так же сурово шумели могучие сосны, все так же вздымалось море, сливаясь с небом в часы шторма. И то, что людям казалось самым страшным событием века, для этих свидетелей истории было лишь незначительным эпизодом в бесконечной череде явлений. Да и какая разница, на что им смотреть? И что разыгрывается перед их суровым взором? Комедия ли, трагедия ли, все равно, завтра все это кончится, и начнется что-то новое. Да и сам старинный замок, ставший за свою многовековую историю свидетелем тысяч и тысяч драм, разыгрывавшихся в его стенах, вдруг напомнил Моне диковинную утробу, в глубинах которой и зачинались все конфликты и потрясения прошлого.
И вот в перечне персонажей появилось новое лицо, она, Мона. Как-то все сложится в ее жизни, думала она, не в силах отвести глаз от горного пейзажа. О, горы, мысленно взмолилась она, обращаясь к заснеженным вершинам, будьте моими верными телохранителями и защитниками моего нового дома. Помогите мне обрести здесь счастье и покой на долгие-долгие годы.
Между тем Питеру удалось, наконец, утихомирить перепуганного до смерти жеребца. Они даже совершили несколько кругов неспешной рысью по площадке. Но вот муж остановил коня возле Моны и спрыгнул на землю.
– Думаю, на сегодня достаточно, – проговорил он, слегка запыхавшись, а Мона ласково погладила жеребца по голове.
Питер взял его под уздцы, и они направились к конюшням, сопровождаемые Вогсом, который путался под ногами у всех троих, норовя укусить жеребца за заднюю ногу, но тот уже слишком устал, чтобы отвечать на подобную дерзость.
Дворецкий встретил их у входа в дом с телеграммой в руке. Питер вскрыл депешу.
– От Алека, – сказал он, обращаясь к Моне. – Возвращается на машине откуда-то в Лондон. Будет проезжать мимо и хочет остановиться у нас на ночь.
Мона тут же отдала все необходимые распоряжения, и дворецкий удалился.
– А мне уже давно хотелось познакомиться с твоим сводным братом. Он похож на тебя?
– Не совсем. Но ты же знаешь, семейное сходство ярко выражено у всех Гордонов. Впрочем, Алек пошел в мать. У него отменные манеры, что сразу же выдает в нем француза. К тому же он – веселый малый. Общение с ним куда приятнее, чем скучные разговоры со мной, дорогая.
– Ты мне нравишься таким, как есть, Питер. Я вовсе не хочу, чтобы ты веселил меня.
Они остановились на лужайке под большим раскидистым деревом. Воздух благоухал ароматами цветов, над цветами деловито жужжали пчелы, собирая свою сладкую дань. Мона была без шляпы, ветерок слегка растрепал ее смоляные кудри. В своем бледно-зеленом платье она вдруг показалась
– Мона, ты уверена, что тебе не наскучит деревенская жизнь? Что в один прекрасный день тебе не станет тягостно здесь, в глуши, наедине со мной? И ты начнешь жалеть, что оставила свет с его развлечениями и соблазнами. Ты ведь еще совсем юная. Право же, тебе еще рано начинать свою взрослую жизнь.
Легкая тень мелькнула в глазах жены, обращенных на него.
– Когда-нибудь, потом, я расскажу тебе, Питер, что случилось в тот вечер, когда, – она запнулась, – когда ты сделал мне предложение. А пока не могу, потому что это не моя тайна. Скажу лишь одно: в тот день я была в настоящем отчаянии, и жизнь представлялась мне сплошным мраком. И тут появился ты, Питер, взял меня за руку и вывел из темноты сюда, на свет! – она взмахнула рукой, словно призывая его полюбоваться окружающей их красотой. – Ты только взгляни! – И окончила совсем просто: – Я так счастлива!
Питер почувствовал невыразимое облегчение. Он нагнулся и нежно поцеловал жену. Мона прильнула к его груди, словно хотела спрятаться под надежной защитой чьих-то объятий. Да, именно! Ей нужна была защита, а вот то, что ее в этот момент обнимали руки Питера, ее почему-то совсем не взволновало.
Откуда-то издалека донесся шум приближающейся машины. Оба прислушались – и догадались почти одновременно.
– Это Алек! – воскликнул Питер. – Он уже подъезжает к дому. Пойду встречу его.
– А я распоряжусь, чтобы чай подали прямо в сад. Жду вас здесь!
Питер ушел, а Мона, усевшись в плетеное кресло, покрытое уютным пледом, рассеянно наблюдала за тем, как слуги накрывают стол к чаю. Питер, как и большинство мужчин, терпеть не мог светских изысков пятичасового чая. Тонюсенькие ломтики хлеба, едва тронутые маслом, крохотные, похожие, скорее, на пуговицы, чем на что-то съедобное, пирожные. Зато глаз слепит от обилия серебра и дорогого антикварного фарфора. Нет! Ему по душе чай, к которому он пристрастился еще в бытность в школе. Свежие батоны ароматного хлеба, которые нарезаешь себе сам, потом кладешь на ломоть внушительный кусок масла, а сверху еще намазываешь толстый слой клубничного варенья. А на закуску пирог с черной смородиной, обильно сдобренный изюмом, что вызывает в памяти рождественский сливовый пудинг. Конечно, Мона подшучивала над аппетитом мужа, но деревенская жизнь с постоянным пребыванием на свежем воздухе очень скоро превратила ее саму в достойного сотрапезника мужа. А уж про Вогса и говорить нечего. Этому гурману в скором будущем грозила печальная участь превратиться в самого настоящего обжору, со всеми вытекающими последствиями.
Не забыть напомнить экономке, что надо купить новые чайные скатерти, мелькнуло у Моны, и она невольно улыбнулась. Кто бы мог подумать, что из нее получится почти образцовая хозяйка. Но хлопоты по дому и правда ей очень нравились, и она с удовольствием вникала во все мелочи, стараясь перенять у миссис Маллинз секреты домашнего хозяйства. Миссис Маллинз служила в замке уже более сорока лет. Ее власть в доме была почти безграничной, что вовсе не удивительно. Ведь долгие годы здесь обитали одни холостяки. А потому старая экономка слегка занервничала, узнав, что хозяин женился и вот-вот привезет молодую жену. По ее мнению, это могло означать только одно: ее многолетняя власть ускользает из рук. При первой встрече с Моной она была настроена очень решительно, казалась неприступной, как скала. Черное шелковое платье, украшенное большой камеей, седые волосы, стянутые в тугой узел на затылке, суровое выражение лица, все это вызвало в памяти Моны героинь из романов Чарльза Диккенса. Сильная натура, не терпящая никаких сантиментов и никогда не опускающаяся до банальных женских слез. В таком образе предстала перед молодой хозяйкой домоправительница маркиза. И сразу же была обезоружена ее приветливой улыбкой. Мона протянула ей руку для приветствия и сказала: