Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
Художественное оформление серии А. Старикова
Выражаем благодарность кинокомпании ООО «Мармот-Фильм» и лично Валерию Тодоровскому и Дмитрию Давиденко за предоставленный сценарий и кадры из телесериала «Оттепель»
Вступление
После вечеринки в доме Федора Кривицкого, известного режиссера «Мосфильма», оператор Виктор Хрусталев и сценарист Константин Паршин до утра сидели в привокзальном буфете. Выпито было очень много, но еще больше было ими сказано друг другу в эту ночь. Паршин упрекнул Хрусталева в том, что его отец, главный конструктор страны по ракетам, устроил своему
Наутро Хрусталеву позвонили с «Мосфильма» и сказали, что Паршин выпал из окна и погиб. На его поминках Хрусталев столкнулся с Егором Мячиным, выпускником ВГИКа, задиристым и талантливым человеком, который обратил на себя внимание тем, что безутешно плакал на похоронах. Почти случайно выяснилось, что именно у него и находится тот самый сценарий, о котором несколько дней назад Паршин рассказывал Хрусталеву. Более того, и у Виктора Хрусталева, и у Егора Мячина осталось два шутливых, на первый взгляд, «документа», а лучше сказать — завещания. Константин Паршин завещал свой сценарий им обоим: Мячину — режиссеру и Хрусталеву — оператору.
Директор «Мосфильма» Пронин категорически отказался даже обсуждать возможность экранизации паршинского сценария. Тогда Виктору удалось «перетащить» Мячина режиссером-стажером на съемки фильма Федора Кривицкого «Девушка и бригадир». Теперь вся надежда их была на то, что будущий успех фильма поможет им получить разрешение на создание ленты по сценарию покойного Паршина. Съемки «Девушки и бригадира» начались не самым веселым образом: счастливый и пьяный по случаю рождения дочки режиссер Кривицкий упал с партикабля и сломал себе копчик. Вся нагрузка целиком легла на плечи неопытного и нетерпеливого Мячина. Главные женские роли достались бывшей жене Хрусталева Инге и молоденькой студентке МГУ Марьяне Пичугиной. Не только Марьяна получила роль главной героини Маруси, но и ее брат, Александр Пичугин, известный всей Москве закройщик и дизайнер одежды, стал в этом фильме художником по костюмам.
Между тем расследование подробностей гибели Константина Паршина продолжалось. Следователь уголовного розыска Цанин два раза вызывал к себе Хрусталева повесткой, требуя дать объяснения, как именно случилось то, что Паршин выпал из окна. Виктор впервые в жизни почувствовал себя так, как чувствуют люди, приговоренные к казни.
А тем временем вся съемочная группа вместе с Георгием Таридзе, директором картины, главным осветителем Аркашей Сомовым, над любвеобильностью которого все постоянно подсмеивались, народным артистом Геннадием Будником, играющим главную мужскую роль, помощницей режиссера Региной Марковной, оператором Люсей Полыниной и другими отправилась на съемки в одну из подмосковных деревень. Атмосфера любви-ревности-страсти дошла до своей кульминации именно сейчас: Марьяна любила Виктора Хрусталева самой глубокой и жертвенной любовью, мучаясь тем, что их роман, только что разгоревшийся в Москве, по желанию Хрусталева закончился. Это совсем не означало, что девушка перестала притягивать его. Дело было в другом: Хрусталев до сих пор не смог избавиться от чувства к Инге, своей бывшей жене и матери их тринадцатилетней дочери. Егор Мячин, случайно познакомившийся с Марьяной в ателье ее брата, с каждым днем понимал все острее, что их встреча была для него судьбоносной. Когда Марьяна, первый раз в жизни попробовав коньяк на вечеринке после начала съемок, поддалась его поцелуям и не оттолкнула его, как делала это раньше, Мячин потерял голову.
Ингу разрывали противоречия: она и презирала своего бывшего мужа, и тянулась к нему. Слишком сильным было и то, что когда-то соединило их, и то, от чего их шестилетний брак распался.
Через два дня после начала съемок произошло неожиданное для всех событие: за Хрусталевым приехала машина и его арестовали по подозрению в убийстве Константина Паршина.
Глава 1
В самом разгаре веселья, когда особенно душисты травы и особенно хороша глубокая летняя ночь с ее
— Да что они, охренели, что ли? Взять и арестовать человека? Это не сталинские времена!
— Пускай нам сначала улики предъявят!
— А мы-то как зайцы! Надо было потребовать…
Но, выпустив пар в виде криков и ругательств, все опять замолчали, понурились и вскоре разошлись по своим комнатам, где в конце концов провалились в тяжелый и тревожный сон. Но спали не все. Режиссер Кривицкий вышел на крыльцо уже в пижаме, закурил, разгоняя ладонью комаров и разных других насекомых, и, судя по его напряженному и злому лицу, начал анализировать то, что произошло. Он хмурил брови, морщился, потом недоуменно поднимал глаза к звездам, потом опускал их и пожимал плечами. По всему было понятно, что режиссер разговаривал с какими-то невидимыми собеседниками, убеждал, спорил, негодовал и горячился. Докурив третью сигарету и раздавив окурок босой пяткой, Кривицкий, видимо, принял какое-то важное решение, глубоко вздохнул и пошел спать.
Инга Хрусталева, бывшая жена только что арестованного оператора, и Марьяна Пичугина, его девятнадцатилетняя любовница, лежали на кроватях, разделенных узкой ковровой дорожкой, не смотрели друг на друга и не разговаривали. Потом Инга встала, подошла к открытому окну, закурила и, кажется, всхлипнула. Но все это — тихо, сдавленно, словно гордость или какое-то другое чувство мешали ей.
Марьяна не плакала. Она смотрела на потолок широко открытыми, сухими глазами, но видела не эти неотштукатуренные доски с каплями застывшей кое-где смолы, поблескивающей в свете ночника, — она видела лицо Хрусталева, каким оно было в ту минуту, когда на него надевали наручники. Она видела, что он вдруг зажмурился, а потом быстро открыл глаза, но ни испуга, ни растерянности в них не было, а было, напротив, выражение какого-то облегчения, как будто он долго ждал, что все это должно произойти, и внутренне был готов к этому.
«Мне показалось! — думала она, снова и снова вспоминая его глаза. — Конечно же, мне показалось. Ведь он ни в чем не виноват! Он не мог ждать, что его арестуют!»
Сердце ее стучало, голова раскалывалась, руки и ноги были холодными как лед. В памяти выплыла страшная ночь, когда в комнате горела новогодняя елка, под которой лежала завернутая в золотую бумагу кукла, и вдруг позвонили в дверь, пришли незнакомые люди, перевернули все вверх дном и увели с собой папу и маму.
— Я не отдам его! — прошептала она, не сводя блестящих глаз с потолка. — Я лучше умру, но его не отдам!
Инга докурила, отошла от окна, кутаясь в свой белый платок, и осторожно легла, скрипнув кроватью.
— Марьяна, не спишь? Он никого не убивал. Он способен на все, что угодно, я это знаю, но убить или причинить кому-то физическую боль он просто не может.
Марьяна скосила глаза в сторону его жены. В деревне уже пели петухи, начало светать. Из сумрака выступил мягкий профиль Инги, завиток на высоком лбу, локоть.
«Она еще любит его! — вдруг поняла Марьяна и вся содрогнулась от своей догадки. — Она боится за него! Не так, как боятся за очень знакомого человека, не так, как за отца своей дочки, она боится потерять его, потому что он нужен ей, может быть, даже необходим, она с ним так и не рассталась до конца и никогда не расстанется, и они оба знают это…»
К завтраку все вышли с помятыми лицами, непричесанные, пряча друг от друга глаза. Только гримерша Лида, со своими белыми, вытравленными перекисью кудряшками, так сильно накрасила ресницы, что они стали похожи на мохнатых пчел, а платье надела шелковое, нарядное, с воланами, будто собралась на первомайскую демонстрацию.
— Егор Ильич! — заворковала гримерша, дождавшись спустившегося наконец с крылечка Егора Мячина, по воспаленному взгляду которого было видно, что он ни минуты не спал. — Егор Ильич! Я вам тут кашки уже положила, яичко почистила вкрутую, садитесь сюда!