Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

Чупринин Сергей

В «Знамени» (№ 1) роман Натальи Ильиной «Возвращение» (окончание – № 4). В «Октябре» (№ 1) статья Вл. Баскакова «О смелости подлинной и мнимой» – резкая критика рассказа Д. Гранина «Собственное мнение», а заодно повестей С. Залыгина «Свидетели» и М. Бременера «Пусть не сошлось с ответом», романа О. Черного «Опера Снегина».

В «Звезде» (№ 1) поэмы Владимира Луговского «Берлин-1936», «Москва-1956».

В «Технике – молодежи» (№ 1) научно-фантастический роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» (продолжение №№ 2–6, 8, 9, 11).

Февраль

2 февраля. Заведующий Отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР Н. Д. Казьмин и инструктор этого отдела М. В. Колядич направляют в инстанции записку «О создании Союза писателей РСФСР», где сказано, что

это положительно

скажется на творческом процессе в республике, явится большим политическим фактом, поможет устранить ненормальное положение литераторов РСФСР в Союзе писателей СССР» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 617).

Не позднее 5 февраля. В ЦДРИ первая выставка работ 26-летнего ленинградского студента Ильи Глазунова.

Как указано в информационном письме заместителя заведующего отделом науки и культуры Московского горкома КПСС Е. Соловьевой,

идею выставки подали Яков Флиер (пианист), Б. Филиппов (директор ЦДРИ) и члены правления ЦДРИ Б. Ефимов и О. Лепешинская. Выставка не согласована с МОСХом и Главным управлением ИЗО Министерства культуры и другими организациями, в т. ч. с Б. В. Иогансоном – учителем Глазунова, в то время как известно, что персональные выставки студентов, как правило, не проводятся.

Дирекция института им. Репина и тов. Б. В. Иогансон, когда узнали, что открылась выставка Глазунова, возмутились этим вопросом (И. Глазунов. С. 684).

Никогда, – говорит годы спустя Глазунов, – не забуду море людей, пришедших на открытие выставки никому не известного ленинградского студента-дипломника. Волны зрителей, как прибой, нарастали с каждым днем. А в день обсуждения выставленных мною работ накатил просто «девятый вал», для укрощения которого была вызвана конная милиция. Я пребывал словно в полусне – все происходящее казалось мне миражом. <…>

К сожалению, эта моя первая атака на великую ложь официального искусства сегодня старательно замалчивается нашими искусствоведами. Очевидно, потому, что мне были чужды в одинаковой степени как догматы соцреализма, так и великая ложь и террор авангарда «передового коммунистического искусства». <…> Мое инакомыслие и моя неожиданная выставка сделали меня, как отмечали тогда многие западные газеты, «первым диссидентом» (И. Глазунов. С. 678, 679).

Я очень хорошо помню, – 28 июня 1962 года на заседании редколлегии «Литературной газеты» вспоминал Валерий Косолапов, – как об этой выставке страшно гневно говорил непосредственный учитель Глазунова Б. В. Иогансон, когда накануне съезда художников в ЦК собирали группу художников, чтобы поговорить о предстоящем съезде. (Вел тогда заседание Шепилов…) Я помню, как яростно, гневно топтал эту выставку Иогансон, открытую Глазуновым без ведома и вопреки желанию руководства Союза художников (цит. по: В. Огрызко. Охранители и либералы. Кн. 2. С. 164–165).

В течение следующих пяти лет у Глазунова не было ни одной выставки, и ни одна его картина не была приобретена государственной закупочной комиссией.

Чем живет художник? – задавал риторический вопрос В. Косолапов. – Живет он тем, что пишет портреты дипломатов, жен дипломатов, отпрысков дипломатов и разных иностранных гостей, посещающих Советский Союз. Эти иностранные гости больше о нем знают, чем советские люди.

Все это идет через Министерство иностранных дел, а квартира, где мы были, и мебель с бирками хозо МИДа. Потому что там, где он жил, он сказал, что в таких условиях я иностранцев принимать не могу и рисовать не буду. Его снабдили служебным удостоверением МИДа, и он в квартире, снимаемой МИДом, принимает иностранцев и рисует портреты. (За портреты он берет 80–100 рублей в новых деньгах.) (Там же. С. 165)

5–6 февраля. Передавая французской переводчице Жаклин де Пруайар «машинопись из „Нового мира“ с небольшой авторской правкой» (Б. Пастернак. Т. 4. С. 655), Борис Пастернак поручает ей хлопоты по изданию романа «Доктор Живаго» во Франции.

В начале февраля, – говорит Иван Толстой, – Жаклин отнесла два тяжеленных тома <…> во французское посольство в Москве, где работала ее знакомая Анастасия Дурова, и та, безусловно нарушая внутренние правила, отослала «Живаго» в Париж дипломатической почтой, которую КГБ не контролировал (по крайней мере, официально). К середине февраля секретный груз добрался до рю Френель, парижского семейного дома Жаклин <…> (И. Толстой.

С. 122).

6 февраля. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР реабилитирован Александр Солженицын.

Под давлением партийного руководства, стремящегося предотвратить или хотя бы задержать издание «Доктора Живаго» в Милане, Борис Пастернак написал Дж. Фельтринелли:

В нашем государственном издательстве настаивают, чтобы я отправил Вам телеграмму с просьбой задержать итальянское издание моего романа до времени его издания здесь в отредактированном виде. Я предложил бы Вам предельный срок, к примеру, в шесть месяцев. Подчинитесь этой отсрочке, если это не противоречит Вашим планам, и дайте телеграмму в ответ не мне, а по адресу издательства: Москва. Новая Басманная 19. Гослитиздат (Б. Пастернак. Т. 10. С. 201).

Подписан к печати первый номер журнала «Творчество» как органа Союза советских художников. Главный редактор Еремия Меликадзе.

Не позднее 8 февраля. Из студенческого дневника Ромэна Назирова:

«Детали» из МГУ. Прошла дискуссия о романе Дудинцева. Старенький профессор делал доклад о художественных особенностях романа «Не хлебом единым». Студенты послушали, послушали – да и взбунтовались. К черту художественные особенности, нам нужен идейный смысл романа! Началась ругань, начались выступления, и профессора принялись постепенно смываться. Дискуссия страшно затянулась. Все выступления носили острый, яростный характер. Книгу превозносили за ее остроту, за ее «революционность». На трибуне появился растерянный Дудинцев. Очевидцы свидетельствуют, что очень мямлил и «держался трусливо». Он говорил, что его не так поняли, что он не то хотел сказать в своей книге, что его «революционность», короче говоря, преувеличена. В конце концов студенты освистали Дудинцева! Ни больше, ни меньше. Выступил один поляк, очень способный парень, которого называют «будущим Белинским» (если не ошибаюсь, дискуссия происходила у филологов МГУ). Этот молодой поляк сказал, что поражен выступлением Дудинцева. Можно ли назвать писателем такого советского писателя, который оправдывается и извиняется за то, что написал книгу, разоблачающую бюрократов и приспособленцев? Это было громовое выступление. Дискуссия длилась до 5 часов утра. На другой день все, кто не читал роман, кинулись искать в библиотеке «Новый мир» №№ 8–10. Но ректорат опередил студентов: «Новый мир» с романом перестали выдавать, говоря, что он занят. Студенты МГУ написали Дудинцеву уничтожающее письмо (Р. Назиров. Из дневника 1957 года // Назировский архив. 2016. № 2. С. 83).

15 февраля. В Союзе писателей СССР восстановлен (посмертно) Павел Васильев. И. М. Гронский вспоминал:

Однажды я встретился на партконференции Краснопресненского района с поэтом А. Безыменским, сказал:

– Саша, я ставлю вопрос о реабилитации Павла Васильева.

– Как? Этого бандита!

– Тебе не стыдно бросаться такими словами?

– Пашка будет реабилитирован через мой труп!

Позвонил Елене Усиевич, она отреагировала:

– Иван Михайлович! Побойтесь Бога! Это же контрреволюционер, антисоветчик, а вы хотите поднять вопрос о реабилитации!

– Елена Феликсовна, нам с вами говорить больше не о чем! – я повесил трубку (С. Гронская. С. 57).

Три характеристики – от И. М. Гронского, Б. Л. Пастернака и Г. А. Санникова – решили дело.

19 февраля. Анна Ахматова подписывает с Гослитиздатом договор на издание книги «Стихотворения».

В правах члена СП СССР восстановлен Николай Вирта, исключавшийся в 1954 году из Союза писателей «за поступки, не совместимые с высоким званием советского писателя».

20 февраля. В «Крокодиле» (№ 5. С. 10–11) фельетон И. Рябова «Про смертяшкиных», в издевательском тоне трактующий главным образом публикацию стихов М. Цветаевой в «Литературной Москве» и вступительную статью И. Эренбурга к этой публикации.

«Литературная Москва», – в феврале написал Э. Казакевич в редакцию журнала «Крокодил», – и впредь будет считать своим долгом содействовать в духе решений XX съезда партии реабилитации ушедших от нас, забытых и оклеветанных литераторов, восстановлению поруганных литературных репутаций. Выступление тов. Рябова мы не можем истолковать иначе как стремление остановить, задержать плодотворные и необратимые процессы в нашей общественной жизни (Э. Казакевич. Слушая время. С. 389).