Отважный герой, нежные поцелуи

Грегори Джилл

Уэйд какое-то время изучающе рассматривал ее. В окно барабанил дождь, вытер выл, как волк.

– Потому что я больше, чем ковбой. Я был… и остаюсь… его сыном.

Ее зеленые глаза метнулись к его худому, жесткому лицу, недоверчиво рассматривая его.

– Мне говорили… он больше не женился…

– Нет, не женился. Он меня усыновил. И Клинта, и Ника. Когда мы были совсем маленькими. Он вырастил нас троих как своих сыновей.

Кэтлин смотрела на него, утратив дар речи. Каждое его слово ударяло ее, как камень.

– Риз

Саммерз был лучшим из отцов, какой только мог у нас быть, – спокойно продолжал он. – Мы осиротели, когда мне было одиннадцать лет. Клинту было девять, а Нику… Нику всего семь. Он взял нас к себе, дал нам дом, научил, как работать на ранчо… и множеству других вещей. – Уэйд замолчал, но до того она успела заметить боль в его голосе – он скорбел из-за потери Риза Саммерза. Потом он откашлялся и продолжал голосом твердым и ровным:

– Оказалось, что только я разделял его страсть к этой земле, к этому ранчо. Поймите меня правильно – Клинт и Ник любят ранчо «Синяя даль». Они здесь выросли, считают его своим домом, но захотели пойти другими путями. Риз дал им благословение, но все же ему хотелось, чтобы и они считали этот дом своим.

Он положил карандаш на стол, перевел тяжелый взгляд на Кэтлин и продолжал:

– Ваш отец, мисс Саммерз, был прекрасным человеком. Самым лучшим из всех, кого я знал. Я горжусь, что могу называть его своим отцом.

Наступило молчание, сопровождаемое торопливой дробью дождя. Кэтлин попыталась заговорить.

– Он… взял вас к себе… вас троих… оставил это ранчо вам…

Ей стало не по себе. Внезапно колени у нее подогнулись, и она опять опустилась на диван, чувствуя, что почти не может дышать.

Риз Саммерз не ответил ни на одно из ее писем, отказался повидаться с ней, даже не прислал ей свою фотографию – но при этом усыновил троих чужих мальчишек. Он вырастил их как своих детей, завещал им большую часть ранчо – и ни разу не поинтересовался, как живется его родной дочери.

Боль, острая, как нож, пронзила ее и смешалась с бешеным негодованием. Дрожащими пальцами она стиснула завещание.

– Я его ненавижу, – прошептала Кэтлин. Губы у нее дрожали. – Я рада одному – что не затруднила себя приездом к нему, когда он в конце концов надумал за мной послать!

Уэйд в два прыжка подскочил к ней. В следующий момент ее схватили, подняли с дивана, и оказалось, что ее держат так крепко, что вырваться нет никакой возможности. Завещание выпало из ее пальцев. Она была потрясена, увидев ярость в глазах Уэйда, и, чувствуя, как напряжен каждый мускул его рослого сильного тела, понимала, что он охвачен негодованием таким же гневным, как и она сама.

– Хватит, – сказал он предостерегающе.

– Пустите меня!

– Пущу, когда будет нужно. Нам предстоит кое-что выяснить.

– Вы делаете мне больно, – выдохнула Кэтлин и увидела, что глаза его скользнули вниз, туда, где его руки сжимали ее плечи. На мгновение их железная хватка ослабла, но затем его пальцы скользнули к ее запястьям, стиснув их, словно тисками.

– Я уже предупреждал вас. Я не желаю слышать о нем ни одного дурного слова.

– Я буду говорить то, что мне угодно.

– Не в этом доме и не мне.

Кэтлин попробовала высвободиться, но не смогла. Уэйд мрачно улыбнулся.

– Так хотите прочесть остальную часть завещания или нет?

– Чего я хочу, так это чтобы вы меня отпустили!

– С удовольствием, мисс Саммерз.

Это было сказано с презрением, но когда она посмотрела ему в лицо, то увидела в его глазах нечто большее, чем презрение. Они горели каким-то сильным чувством, которое могло быть отчасти гневом, а возможно, чем-то еще – чем-то не поддающимся определению, но от чего по ее телу пробежала жаркая волна и сердце по какой-то необъяснимой причине забилось часто-часто.

– Так отпустите же меня, – прошептала она, сознавая его силу, его душевное состояние и вполне ощутимый жар, пульсирующий между ними. Грозное выражение его глаз хлестнуло ее, словно бичом.

Уэйду хотелось отпустить ее. Черт, он и намеревался ее отпустить, но продолжал удерживать, на мгновение утонув в этих бездонных зеленых глазах. Забылся, глядя на соблазнительные выпуклости под красивым облегающим платьем. Опьянел от исходящего от нее сладкого запаха диких фиалок.

Но сама Кэтлин Саммерз совсем не дикая, напомнил он себе, и, уж конечно, отнюдь не сладкая. Избалованная девица, привыкшая ко всяческим удовольствиям, которая только и знает, что топать ножкой, раздавать приказания и обожать себя. Девица, которая разбила сердце Ризу.

Он отпустил ее, его большие пальцы снова оказались в карманах штанов.

– Запомните, что я сказал.

Как могла Кэтлин забыть? Каждое слово, которое он говорил о ее отце, о братьях Баркли, было словно выжжено у нее в мозгу.

Кэтлин быстро подошла к камину, пытаясь собраться с мыслями, и в этот момент увидела две фотографии, стоявшие рядышком на каминной полке.

Одна была в бронзовой рамке – фотография Кэтлин в детстве, сидящей на коленях у матери в кресле с цветастой обивкой. На другой три юноши-подростка, стоящие рядом с красивым широкоплечим мужчиной, с напряженными лицами позировали перед фотоаппаратом, держа в пальцах сигары.

Риз Саммерз и братья Баркли.

Кэтлин резко отвернулась от фотографии, хотя ей хотелось получше рассмотреть ее, изучить человека, который был ее отцом и любви которого она за всю свою жизнь ни разу не почувствовала, но делать это в присутствии Уэйда Баркли не намеревалась.

– Значит, мы вдвоем… нет, вчетвером владеем ранчо «Синяя даль», – сказала она, сердито блестя глазами. – Чудесно. Я делаю вам выгодное предложение – я продам вам свою долю.

Он снова прислонился к столу, холодно глядя на нее.