Отверженный дух
Шрифт:
«Дж. К.» — да, буквы были видны отчетливо. В сумеречном освещении эти кляксы, пятна и линии окончательно перестали походить на портрет; это было просто какое-то издевательство, насмешка над художественным вкусом: любой здравомыслящий человек давно бы отправил эту гадость на помойку.
— Автора звали Кок; имя, между прочим, в этих местах известное. Парень этот несколько лет разъезжал тут на муле от дома к дому и клянчил заказы. Так что любое семейство, прослеживающее свои корни по меньшей мере до начала восемнадцатого века, может похвастаться «своим Коком»; все его портреты, надо сказать, похожи один на другой и различаются разве
Арнольд протянул мне холст в старой рамке, отворил ставни, и комната тотчас наполнилась слабым назойливым шорохом: это гравий шумел за окном под напором дождя.
— Произведение курьезнейшее: характеризует Кока как отъявленного сплетника. Он останавливался в гостинице — по ту сторону Блонфилда — там-то и забыл, наверное, свой блокнотик. Сюжет мемуаров незамысловат — сплошное перечисление заказов и заработков — но выдает в нем деловую хватку. Вообще, Кок обладал, судя по всему, личными качествами, редкими для заурядного служителя Музы.
Арнольд стал выдвигать ящики стола; все они доверху были набиты бумагами.
— Неужели у тебя и блокнот этот есть?
— Отец нашел его в лавке букиниста и тут же выслал мне. Вот, гляди; не берусь определить жанр: то ли дневник, то ли гроссбух, а скорее нечто среднее.
Я взял у него из рук потрепанную книжицу в шершавом кожаном переплете, насчитывавшую не более десятка страниц, и начал читать от того места, где остановился его палец.
«28 янв. Портр. миссис Кларк с реб. 12 шилл. Мало, потому как о реб. уговору не было. Но как сказала плат. вообще не б.»
Пробежав взглядом по строкам, я нашел, наконец, знакомое имя.
«7 февр. Некая миссис Сьюилл, дама с реб. но вроде без м. Тихий ужас и кто только польстился. Но мне-то что за дело, раз согл. на 20 шилл. хоть и сомн. давать не давать. Едва дорисовал до чего же противн. тетка. Но обошлась культурно и была довольна, я-то сам — не оч.»
— Интересно, знал ли что-нибудь Кок о дальнейшей судьбе своей «противн. тетки»? — заметил я, расшифровав, наконец, каракули; основная идея автора состояла, по-видимому, в том, чтобы как можно больше буковок вместить в каждую строчку.
— В том-то все и дело, что знал. Вот, смотри! — Арнольд вырвал у меня блокнот и перелистнул несколько страниц. — Читай здесь.
«Снова в Блонфилде. От добрых людей узнал про миссис А. С. — уж месяц как ее вздернули. Год назад получил от нее 20 шилл. Знал бы — не согл. и на 20 ф. Повесили без шуму, в амбаре, вернулись за телом — а ее уж и нету. Одни грешат на родичей, другие на дьявола, потому как дураку понятно, что ведьму надо огнем жечь. В округе паника, все боятся подходить к амбару. Младенца забрали муж с женой, кто такие — неизвестно, приехали на суд, а потом их след простыл. Услыхав сие, ужаснулся и хвалу воздал Господу за нынешнее здравие свое.»
— Сдать бы все это: портрет — в местный музей, блокнот — в библиотеку. Но старый библиотекарь ушел на покой, да и читатель теперь другой: интересуется все больше справочной и научной литературой. Тебе не кажется, Баффер, что если так пойдет и дальше, то к концу следующего десятилетия гуманитарные науки вообще выпадут из учебных программ?
Он взял у меня блокнот и, открыв ящик, засунул его куда-то под
— Жаль, что раньше не нашелся этот блокнотик. Для моего исследования была бы неоценимая вещь.
— Ты его так и не закончил?
— Был у отца один друг, который обещал все это напечатать. Но потом он умер, в издательство пришли новые люди, да и спрос на такую литературу упал. Вот они все, — он выдвинул один ящик, другой, — незаконченные произведения Арнольда Льюиса! В чем-то, я думаю, и небездарные. Конечно, давно бы я все это собрал да сжег, вот только все думаю: может быть, Доминик-Джон когда-нибудь прочтет смеха ради?..
— Будет свободное время — закончишь, обязательно закончишь. Давно ты в отпуске был?
Вопрос подействовал на Арнольда очень странно: он резко развернулся вдруг, кольнув меня острым, подозрительным взглядом.
— А что такое?
— Ничего, просто так спросил.
Он как бы опомнился; что-то пробормотал смущенно себе под нос.
— Да, я уж тут много лет сижу безвыездно. Разве что к кому-нибудь из клиентов вырвусь на уик-энд. Все-таки, знаешь, отпуск в Англии — дело дорогостоящее: платишь колоссальные деньги и ничего особенного, в общем-то, за них не получаешь. Кроме того, с трудом представляю себе, как будет жить в отеле Доминик-Джон. Правда, у Фабиенн есть друзья во Франции и в Швейцарии, они приглашали нас к себе на лето… Вот я и уговариваю жену съездить с ребенком: лето в горах — какая польза для здоровья!..
— Ну, а сам-то ты?
— Мне нельзя, — отрезал Арнольд, — отец этого не перенесет. Понимаешь, он слышит мой голос каждый вечер, и теперь уже у него выработалась в этом потребность. И потом, если вдруг с ним случится что-то, а меня не окажется рядом, я себе этого потом никогда не прощу.
— С континентом у нас превосходная связь.
— А как же «семейная экономика»? — улыбнулся он. — Да если только отец прослышит про такие счета — запретит мне звонить вообще и тут же умрет от горя. Он и сейчас все никак не успокоится: хочет, чтобы мы оплачивали эти наши разговоры поочередно. В нашем маленьком мире, Баффер, в мире маленьких, бедных людей, на счету каждый пенни. Родители так жили сами — так и меня воспитали. Что это было — скупость? Не думаю: скорее — страх, подспудный ужас перед завтрашним днем. В страхе этом я вырос, и страх этот научился уважать, потому что ему-то, страху, всем и обязан. В юности я мечтал: встану на ноги, обрету свободу — заживу по-другому. И что же? У меня новый дом, новая жизнь, новые запросы — по твоим-то меркам скромные, отца же они на месте бы убили, — все новое, а я тот же. Я все так же считаю каждый пенни, высчитываю, экономлю и такое иногда откалываю — стыдно, просто стыдно в этом признаться!..
Арнольд на глазах у меня впадал в новую истерику, безо всякой причины. Он заломил руки, напрягся, задрожал.
— Я все время думаю об этом, и кажется, начинаю понимать, в чем самая главная моя ошибка. Я попытался оторваться от корней, изменить себе, зажить чужой жизнью!
— Ты поставил перед собой цель и достиг ее! А если не ради таких вот целей, то зачем вообще жить на белом свете?
— Нет, тут все не так, — он обхватил голову руками. — Ты говоришь — цель: но каждый шаг к ней стоит тысячи жизней. Вроде бы видишь путь — и снова мрак… Вдали сверкнет лишь искорка — а ты уж ослеплен… Видишь ступень: ставишь ногу — и падаешь в трясину…