Отверженный

Беккет Сэмюэль

После того, как мы посетили последний адрес, кучер предложил отвезти меня в отель, где, он знал, мне будет удобно. Вполне разумно, кучер, отель, убедительно. С его рекомендацией я не буду нуждаться ни в чем. Все удобства, сказал он, подмигнув. Я переношу эту беседу на тротуар перед домом, из которого только что вышел. Я вспоминаю лошадиный бок aiaeue и сырой при свете фонаря, облаченную в шерстяную перчатку кучера на

двери. Крышка кеба была вровень с моей шеей. Я предложил выпить. Целый день лошадь не пила и не ела. Я напомнил об этом кучеру, тот ответил, что его скотина не примет пищи, пока не возвратится в стойло. Стоит ей съесть что-нибудь во время работы, если это только не яблоко или сухарик, у нее начинаются боли в желудке и колики, которые пригвождают ее к месту и могут даже убить. Поэтому, когда по той или иной причине он упускал ее из виду, ему приходилось связывать ей челюсти тряпкой, чтобы она не пострадала от добродушных прохожих. После нескольких глотков кучер пригласил меня оказать ему и его жене честь — провести ночь в их доме. Он находился неподалеку. Припоминая свои тогдашние ощущения, я теперь прихожу к выводу, что весь день они занимался ничем иным, как кружил возле своего жилища. Они жили над конюшней, с заднего двора. Идеальное место, я был бы им доволен. Представив меня жене, необычайно толстозадой, он нас покинул. Ей, очевидно, было неловко наедине со мной. Я мог ее понять, в подобных ситуациях я особых церемоний не развожу. Нет смысла им следовать или пренебрегать ими. Так уж лучше пренебречь. Я сказал, что спущусь в стойло и буду спать там. Кучер возражал. Я настаивал. Он привлек внимание жены к пустуле на моей макушке — из вежливости я снял шляпу. Ее надо удалить, сказала она. Кучер назвал доктора, которого высоко ценил за то, что тот избавил его от затвердения седалища. Если он хочет спать в стойле, сказала его жена, пусть спит в стойле. Кучер взял со стола лампу и, оставив жену во тьме, проводил меня вниз по приставной лестнице, или скорее трапу, который вел в стойло. В углу на соломе он постелил мне конскую попону и оставил коробку спичек на случай, если ночью мне понадобится видеть. Что делала все это время лошадь, я не помню. Растянувшись, я слышал в темноте, как она пила, — звук ни на что не похожий — слышал внезапные перебежки крыс и приглушенные голоса кучера и его жены: они обсуждали меня. В руке я сжимал коробку спичек, большую коробку безопасных спичек. Ночью я встал и зажег одну. Ее крошечное пламя позволило мне определить местонахождение кеба. Меня охватило, но затем оставило, желание поджечь стойло. В темноте я отыскал кеб, открыл дверь, — из него устремились крысы — и забрался внутрь. Устраиваясь, я заметил, что кеб больше не стоит горизонтально, естественно — оглобли покоились на полу. Так было лучше, я смог прекрасно улечься, закину ноги выше головы на противоположное сиденье. За ночь я несколько раз чувствовал на себе через окно взгляд лошади, слышал ее дыхание. Теперь, когда ее распрягли, мое присутствие в кебе, видимо, ее смущало. Я забыл прихватить попону, мне стало холодно, но не настолько, чтобы идти за ней. Сквозь окно кеба я видел окно стойла, все четче и четче. Я вылез из кеба. Теперь в стойле было не так темно, я мог различить ясли, решетку, висящую упряжь, что еще, ведра и щетки. Я подошел к двери, но открыть ее не сумел. Лошадь не спускала с меня глаз. Спят ли лошади вообще? Мне показалось, что кучеру следовало привязать ее, например, к яслям. Итак, я был вынужден уходить через окно, А это непросто. Но что просто? Первой прошла голова, руками я уперся в землю, пока ноги отчаянно болтались, пытаясь выскочить из рамы. Я помню пучки травы, за которую я цеплялся обеими руками, силясь вырваться. Мне бы следовало снять пальто и выкинуть в окно, но это означало необходимость думать. Не успел я покинуть двор, как что-то припомнил. Слабость. Я сунул в коробок банкноту, вернулся во двор и положил спички на подоконник того окна, из которого только что вылез. У окна стояла лошадь. Но сделав несколько шагов по улице, я вернулся и вытащил банкноту. Спички я оставил, они были не мои. Лошадь по-прежнему стояла у окна. Меня тошнило от этой лошади. Как раз занимался рассвет. Я не знал, где нахожусь. Я пошел на восходящее солнце, в том направлении, где, мне думалось, оно взойдет, дабы поскорее выйти на свет. Мне полюбился бы морской горизонт, или пустынный. Если я утром не дома, то иду встречать солнце, а вечером последую за ним, пока не свалюсь среди мертвецов. Не знаю, к чему я рассказал эту историю. С тем же успехом я мог рассказать иную. Возможно, как-нибудь в другой раз я и расскажу иную. Люди, вы поймете, насколько он похожи.