Ответная угроза

Генрих

Всё равно запретил с этим баловаться. Теперь немцам знаком этот трюк, в следующий раз через триста метров остановят. А трофейных «Тигров» на ходу у нас мало. Только два осталось. И за каждый целый «Тигр» «уплачено» полновесной Звездой Героя.

Любуюсь разделываемым моими войсками Берлином дальше. Злые стайки истребителей и штурмовиков всех мастей кружат над городом, сшибая зенитные огневые точки.

— Блядский высер, ш-шайсе вандерблятт… — тихонько матерюсь сквозь зубы.

По характерному стилю и наличию прикрытия догадываюсь, кто летает в районе Штеглица. Хорошо, что хоть на Яке, а не на Аэрокобре, так любимой Василием. Паршивец неугомонный! К подвигам так и продолжает тянуться, а я волнуйся за него. Мне уже страшно не только потому, что он — сын Сталина, но ещё и вложенных усилий жалко. Пропадёт ведь всё! Ладно, не буду каркать, тьфу-тьфу-тьфу!

12 апреля, воскресенье, время 17:20.

Авиабаза 201 ИАП, восточнее городка Нейенхаген.

Здесь решил приземлиться. Мне кое-что сказать надо кое-кому.

Как всегда после долгих полётов с удовольствием проминаюсь ходьбой. До штаба чуть ли не километр надо идти, что просто здорово. Кому приходилось много часов подряд провести в машине, автобусе или самолёте, тот меня с полуслова поймёт. До самого штаба со мной только Саша, остальные благоразумно следуют дальше в столовую. Лётчиков кормят как бы ни лучше генералов.

Вот он! Прибежал на ловца! Резко останавливаюсь.

Из штаба вываливается пара молодых и бравых. Тот, что слева вроде Анохин, главный ангел-хранитель нашего советского принца. Кстати, сразу после войны и окончания его постоянного задания надо его как следует отметить. И повышением звания и хорошим орденом. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!

— Привет, привет… — отвечаю на козыряние, — а ну-ка, отойдём в сторонку.

Что-то Вася глядит на меня совершенно безмятежно.

— Васенька, я тебе что говорил? — начинаю вопрошать невыносимо сладким голосом. — Какого хера я вижу тебя над Штеглицем? Ладно, ещё на Яке, а не на американке.

— Я там не летал… — тут Вася отводит глаза в сторону, — ну, сегодня…

Не понял. А кого я видел?

— А, товарищ маршал, это Анохин меня изображал. На Аэрокобру я его не пускаю, не хочу им так рисковать, а на Яке в самый раз, — Василий начинает торопиться. — Иногда летаю, чтобы не забыть, как за штурвал держаться…

Огромный камень бесшумно валится с моей многострадальной души.

— И кто это придумал?

— Э-э-э, ну… я придумал…

— Наконец-то! — набрасываюсь на Василия с объятиями. — Мальчик, да неужто ты, наконец, вырос! Неужели начал соображать!

«Стою на вершине я, счастлив и горд», — не уверен, что вспомнил точно слова поэта из эпохи Арсеньевича, он плохо стихи запоминает. Но отражает моё состояние точно.

Василий смущён. Когда освобождается от меня, рассказывает.

— После того интервью немцы перестали гоняться за Аэрокобрами. Изредка даже сам летал… — ловит мой осуждающий взгляд, — два раза всего, при передислокации! А мы, по приказу из штаба ВВС придумали пару схем атаки по крышам, освоили их и теперь чистим. Иногда вылетаю, как наблюдатель. В паре с Анохиным.

Это не только допустимо, а то, что нужно. Командирская работа, которую учится делать Василий. Не надо самому в гущу драки лезть, научи своих бойцов и управляй ими. Если финт с подставой вместо себя кого-то другого придумал я, — Вася только развил, — то способы выполнения поставленной сверху задачи разрабатывает сам. Или хотя бы участвует в их разработке.

Лучась довольством, иду в штаб, Вася по пути откалывается, идёт к своим друзьям. Его ещё учить и учить, но он начал, слава ВКП(б), он начал учиться!

13 апреля, понедельник, время 08:15

КП 100-й сд перед рекой Хафель, севернее Ораниенбурга.

Генерал Никитин.

Маршалу пришлась не нутру идея перепрыгивать реку в этом месте. Григорыч в своём репертуаре, не любит очевидных ходов, как он любит сказывать. Тож зараз 28-ая армия изображает движение на том берегу Шпрее. Меня прячут.

Шо у нас там?

А там, на том берегу творится ад и ужас. Над головой со свистом летят сотни ракет и сотворяют с тем берегом тот самый ад. И Григорыч мне ще обещал кое-что. Шо у нас в небесах? А, ось вони!

С неба спускаются нацеленные на реку парашютные купола. Сбросившие их тяжёлые бомбардировщики выстраиваются парами и уходят вверх и на восток. А дальше начинается фокус, который некоторые уцелевшие после них финны признали бы сразу.

Парашюты отцепляются, их уносит ветром на немецкую сторону. Непривычно белые огромные бомбы не взрываются, а будто лопаются, выпуская наружу клубы густого тумана. И вроде бы голубая жидкость растекается по мгновенно стекленеющей реке.

Через несколько минут на протяжении километра над рекой поднимается и клубится густой непроглядный туман. Вой летящих ракет стихает. Их заменяет свист крупнокалиберных снарядов. Над местом форсирования висит корректировщик, немецкая трофейная рама. Уничтожаются все засечённые огневые точки и просто подозрительные места.

Ещё через четверть часа туман начинает рассеиваться, ветерок потихоньку начинает его отгонять на немецкий берег. Этого тоже ждали. Несильного ветра подходящего направления. Рассеивающийся туман уже на том берегу начинают рвать с особенным ожесточением эрэсы от катюш.

Это чось творится? Гляжу в бинокль и родным очам не верю. Земля горит штоли?

Кто-то вбегает в блиндаж, тихо докладывает комдиву. Тот касается моего локтя.

— Товарищ генерал, толщина льда семь сантиметров. Можно начинать.