Ответный удар
Шрифт:
Ривка внимательно изучила капусту, сняла несколько пожелтевших листьев и выбросила их. Вот еще один показатель того, насколько лучше они стали жить. В те дни, когда нацисты согнали евреев в гетто, старые, увядшие листья капусты считались деликатесом. То, что Ривка может позволить себе выбросить их, означало — семья больше не голодает.
Ривка нарезала остальную капусту и отправила ее вместе с картошкой и большой белой луковицей из стоявшей на полу корзинки для овощей в кастрюлю, где варился суп. Мойше подумал, что с удовольствием съел бы жареного цыпленка, или ячменный суп с говядиной и мозговыми косточками. Но на капусте и картошке можно продержаться долго, даже без мяса.
— Да, давненько… — пробормотал он.
— Что?
— Так, ничего, — ответил он, заставив себя вспомнить о витаминах и питательных веществах, содержащихся в капусте, картошке и луке.
Но человек ведь живет не только благодаря питательным веществам, в полезности которых убеждало Мойше его медицинское образование. Суп, несмотря на все усилия Ривки, оставался однообразно невкусным.
Она накрыла кастрюлю крышкой. Поставила на плитку. Рано или поздно он закипит. Мойше давно отвык от пищи, которая готовится быстро — впрочем, суп всегда варился долго.
— Интересно, долго еще Ревен будет играть на улице, — проговорила Ривка.
— Хм-м-м — пробормотал Мойше и наградил ее задумчивым взглядом. Она улыбнулась ему в ответ, и показала язык. Мойше постарался ответить как можно строже: — Мне кажется, ты стараешься меня умаслить.
Прислушавшись к своему голосу, он понял, что строгости в нем нет ни капли, зато энтузиазма юного жениха сколько угодно.
По правде говоря, его действительно переполнял энтузиазм. Он быстро подошел к Ривке, и они обнялись. Через несколько секунд Ривка сказала:
— Ради таких мгновений я согласна на то, чтобы ты брился. Усы все время щекотали мне нос, когда мы целовались.
— Если тебе так нравится… — начал он, но решил не продолжать, а сжал рукой ее грудь сквозь тонкую шерстяную ткань платья; Ривка тихонько застонала и прижалась к нему сильнее.
Распахнулась дверь.
Мойше и Ривка отскочили в разные стороны, точно их оттолкнула мощная пружина. Ревен крикнул с порога:
— Дай мне что-нибудь поесть. Я голодный.
— Вон там лежит горбушка хлеба, можешь взять. А еще я варю суп, — ответила Ривка. — Папа принес чудесную капусту.
Бросив на Мойше короткий взгляд, она выразительно пожала плечами, показывая ему, что ее огорчило вмешательство сына. Он прекрасно все понял, потому что чувствовал то же самое. В безумно перенаселенном варшавском гетто понятия скромности и уединения рассыпались в прах, потому что людей лишили практически всего. Они жили, как могли. А все остальные, оказавшиеся рядом в переполненной квартире, даже самые юные, делали вид, что ничего не замечают. Но правила вернулись, как только семья выбралась из гетто и начала жить относительно по-человечески.
Ревен проглотил хлеб, который ему дала Мать, а затем уселся на кухне на полу и стал с нетерпением посматривать на кастрюлю с супом.
— Вечером, — сказала Ривка Мойше.
Он кивнул. А его сын возмущенно завопил:
— Суп будет готов только вечером?
— Нет, мы с папой говорили о другом, — успокоила его Ривка.
Частично удовлетворенный ее ответом, Ревен вернулся к созерцанию кастрюли.
Представления о скромности вернулись, когда они перестали жить в квартире, похожей на бочку с селедками. Но еда… они по-прежнему придавали ей огромное значение, несмотря на то, что больше не голодали. Если бы дело обстояло иначе, Мойше не обратил бы внимания на то, что Ривка выбросила пожелтевшие капустные листья в помойку, и не порадовался возросшему благополучию своей семьи.
— Знаешь, — сказал он вдруг, — мне кажется, я понял Рамковского.
— Ну да? — удивилась Ривка. — Как он может сотрудничать с ящерами? А перед ними наш Старейшина водил нежную дружбу с нацистами… — Ее передернуло.
Мойше рассказал ей о том, что ему пришло в голову, когда он смотрел на увядшие капустные листья в мусорном ведре, а затем продолжил:
— Мне кажется, Рамковский точно так же относится к власти, как мы к еде. Он любил ее, когда нацисты бесчинствовали в гетто, не мог же он вдруг взять и перемениться после того, как прилетели ящеры. Для него власть — это навязчивая идея. Да, именно так.
Мойше поставил диагноз по-немецки, в идише нужного слова для определения психологического состояния не оказалось. Ривка кивнула, чтобы показать, что она понимает, о чем он говорит.
— Ты выбросила капустные листья, мама? — спросил Ревен. Он поднялся с пола и подошел к мусорному ведру. — Можно, я их съем?
— Нет, оставь их там, где они лежат, — ответила Ривка и повторила чуть громче: — Не трогай. Ты не умираешь от голода, подожди, когда сварится суп.
Неожиданно она замолчала и удивленно улыбнулась.
«Да, вот это прогресс!» — подумал Мойше и покачал головой. До какого же состояния их довели, если он считает прогрессом содержимое помойного ведра!
Распутица — грязь. Людмила Горбунова шла по летному полю, а ее сапоги с каждым новым шагом издавали отвратительные хлюпающие звуки. На них налипла грязь, ее становилось все больше и, в конце концов, у нее возникло ощущение, будто она тащит за собой тяжеленные гири.
В России и на Украине такая жуткая грязь бывала два раза в год. Осенью и весной. Весенняя распутица особенная. Когда солнышко растапливает лед и снег, лежащие с прошлой осени, миллионы квадратных километров земли превращаются в почти непроходимое болото. Включая дороги, которые покрыты асфальтом только в больших городах. В течение нескольких недель передвигаться по местности можно лишь в небольших, напоминающих лодки, телегах с огромными колесами, которые только и могут добраться до относительно твердой земли. Да еще на танках Т-34, снабженных широкими гусеницами.