Ответный визит
Шрифт:
— Костя Лазарев, командир взвода управления третьей батареи, — ответил сосед.
«Значит, вот он какой», — подумал я. Как раз в нашей батарее всё это время отсутствовал управленец. Говорили, что был он в командировке, учился на месячных инженерных курсах в Чите. «Что же, невелик начальник. Такой же взводный, как и я…»
Правда, уравнивая себя в должности с Лазаревым, я был не совсем точен. Я командовал огневым взводом — двумя миномётными расчётами, и мне подчинялось отделение тяги — семь водителей грузовых машин. Лазарев же был начальником батарейных разведчиков и связистов. Во время боя место его — на НП, рядом с комбатом,
На другой день, после развода на занятия, меня вызвал комиссар полка. Пришлось поручить взвод сержанту и бежать в белый кирпичный домик, посреди нашей пади, где помещался штаб. Комиссар сидел за столом над бумагами, крупное лицо его с тяжёлым подбородком было хмурым и озабоченным, он мельком взглянул на меня и совсем по-домашнему предложил, показав на стул:
— Садись-ка, потолкуем. — Заметив моё смущение, неожиданно улыбнулся, повторил: — Садись, говорю, разговор предстоит…
Изучающе комиссар осмотрел мою не новую солдатскую шинель с широковатым воротом и одним кубиком на чёрных петлицах, суконную комсоставскую пилотку, выданную вместе с яловыми сапогами уже здесь, в миномётном полку.
— Конечно, тебя надо бы похвалить, — сказал он раздумчиво и положил на стол мой рапорт. — Молодец, что стремишься на войну. Но хвалить тебя не могу: ты не думаешь о своих боевых товарищах. Пишешь вот — отправить тебя на фронт. А разве у нас тут не фронт? Ты уедешь, я уеду — кто японцев держать будет?…
Конечно, я понимал — комиссар прав. Но сказал ему, что те, кто желают, пусть дежурят здесь, на Востоке, а мой долг быть на войне, которую ведёт народ. Быть там, где решается всё…
Я сказал это с вызовом. Но комиссар оставил без внимания мой тон, вздохнул, открыл ящик стола, подал мне стопку листов:
— На-ка вот, посмотри внимательно. И не думай, что один ты такой объявился…
Я стал читать рапорта однополчан — они тоже просили перевести их в Действующую армию. И у многих было куда больше прав ехать на фронт. Один писал, что фашисты сожгли его родную деревню, у другого расстреляли отца, у третьего — угнали в Германию жену и двоих детей. Просилась на фронт и Лида Ёлочкина. У неё погиб брат, лётчик, и она писала, что должна за него отомстить.
Мне стало неловко. Кто я такой, чтобы обходить этих людей? А они вставали передо мной со страниц своих рапортов, мои сослуживцы, с их горем, которое я не мог или не сумел прочесть на их лицах, так глубоко они его прятали. Наверно, решил я, тут есть рапорт Лазарева — почти половина офицеров полка была тут, но рапорта Лазарева я не нашёл. И снова стал перебирать стопку листов. Комиссар нетерпеливо спросил:
— Что ты там потерял? Что?
Я спросил о Лазареве.
— Лазарев сознательный офицер, — сказал комиссар. — Он задачу на текущий момент правильно понимает. Поэтому рапорт не подал. Постой-ка, ты с кем квартируешь? С автотехниками? Сегодня же переходи к Лазареву, в его землянку. К вечеру доложишь о выполнении. Всё, можешь идти!
Приказ есть приказ, и к вечеру я, собрав вещевой мешок, в котором половину места занимали книги, отправился на новую «квартиру».
2
В
— Давай, проходи! Проходи, занимай командный пункт, — Лазарев указал на пустовавшую железную койку, дружески подмигнул.
Моя насторожённость сразу пропала, я почувствовал себя как дома.
— Книги? — удивился Лазарев, когда я развязал вещевой мешок. — Почитаем! — И он взял «Утраченные иллюзии». — Давно, понимаешь, до этой вещи добирался, да в Урулюнтуе разве достанешь? Конечно, при сильном желании мог бы из Читы выписать, всё руки не доходят…
Я достал из вещмешка «Тихий Дон», Чехова, Куприна, томик Есенина, «Стихи тридцать девятого года» Симонова.
— Все твои? — спросил Лазарев. — Ну, брат, обрадовал! Где же ты их раздобыл?!
Я и сам не знал, откуда брались у меня книги. Но всюду, ещё в школе, потом в институте и на погранзаставе, и даже в этих землянках, книги как-то сами «находили» меня.
— Возьми лучше вот эту. Здесь — война, первая мировая, жизнь артиллеристов. Тебе понравится, — и я дал Лазареву «Тяжёлый дивизион».
— Я всё прочитаю. Не возражаешь? Сперва только закончу расчёты для учебника. Книги на мою полку можешь поставить. У меня литература, сам понимаешь, только военная…
«Что ещё за учебник!» — подумал я, но спросить не решился: таким отрешённым сразу стал Лазарев, склонившийся над столом и, видимо, забывший обо мне.
Я повесил на гвоздь шинель, каску, бинокль, взял из полевой сумки уставы и начал готовиться к занятиям со взводом, устроившись за столом напротив Лазарева. Мы занимались часа два, каждый листая свои книги, делая выписки, а Лазарев что-то ещё чертил, подсчитывал на логарифмической линейке. Писал он мелко и быстро, чертил уверенно, чувствовалось — эту работу он знает и умеет делать.
Потом мы слушали сводку информбюро. Не сговариваясь, вместе стали разглядывать карту фронтов, висевшую на стене. И начался разговор о самом главном, чем мы жили: о наступлении наших войск, почему-то приостановившемся, о том, что до Берлина ещё так далеко, а в сводке опять — «существенных изменений не произошло».
«Почему? — с тоской думал я. — Мало сил у нас? Немцы очень укрепились? Людей не хватает? Техники? Почему?…»
— Когда же настоящее наступление начнётся? — не удержался я.
— Что значит настоящее? — спросил Лазарев. — Выражайся точнее.
— Точнее? Будто не понимаешь, о чём я говорю. Настоящее — чтобы сразу до Берлина, чтобы сразу смести с нашей земли…
— До Берлина, — усмехнулся Лазарев. — Ты дай себе труд подумать. И рассуждай как военный. Что на фронте происходит? Наступательная операция сейчас завершилась. Войска понесли потери, тылы отстали. Коммуникации растянулись. Надо закрепиться на занятых рубежах, подтянуть тыловые службы, укомплектовать войска, дать им отдых. А что это значит? Значит, надо вывести обессиленные части во второй, даже в третий эшелон, а их заменить свежими. Надо подвести боеприпасы. Много чего надо. Операция завершилась, понимаешь?