Отягощенные злом
Шрифт:
— Вот потому монархия и должна пасть! Вы даже не понимаете, за что вас так ненавидят! Вы готовы оболгать и извратить все, что против вас! Вы короли провокаций и террора, вы ведете войну против собственной страны, собственного народа! Ради ваших богатств вы готовы перебить половину населения страны! Но все равно народ нельзя обманывать долго! Народ восстанет и сметет вас! Сметет!
Господи… да он сумасшедший. Сумасшедший.
Серебрянский кричал что-то еще, брызгал слюной… а у меня внезапно отключился слух и заболела голова. Так бывает… последствия старой контузии еще в Тегеране. Просто недолечился, и, как получается, зря.
Он брызгал слюной — а я думал. Неужели вот это жалкое существо, не оставившее после себя ничего, кроме
— Вы меня не слушаете?
Слух вернулся. Серебрянский смотрел на меня с какой-то обидой.
— Правильно, вам наплевать. Вы живете без памяти, вы умеете забывать тех, кого убили ваши деды. Но мы — все помним…
О Аллах…
В шестьсот восьмидесятом году от Рождества Христова (десятого мухаррама шестьдесят первого года по Лунной Хиджре) в битве при Кербеле погиб имам Хусейн ибн Али, внук пророка Мухаммеда. Его гибель стала прологом к расколу мусульманской уммы на суннитов и шиитов и долгой, с тех пор так и не затихшей вражды. Сам имам Хусейн погиб от почти шестидесяти ранений, его голову доставили отрезанной во дворец его злейшего врага Язида на блюде, и он бил по ней палкой. Это зверское убийство для шиитов произошло как будто только вчера, шиитская община продолжает мстить живым за давно умерших, причем злейшими врагами для них являются такие же мусульмане, только шииты. Шииты с детства учат своих детей лгать точно так же, как мы учим детей говорить правду, каждый шиит стремится к мученической смерти и перед этим убить как можно больше людей во имя своей безумной веры. В день, когда умер имам Хусейн, они выходят на улицы в черном и бьют себя в грудь, а потом наносят себе кровавые раны ножами и короткими мечами… Мы запретили это делать в крупных городах, но в сельской местности за всеми не уследишь. А сейчас передо мной сидел даже не безумный идиот… а опасный фанатик, ослепленный своей безумной верой и не желающий ничего слышать. Такой же, как эти шииты. Его надо было убить как можно быстрее, как бешеную собаку, чтобы она не успела никого покусать… но сначала надо попытаться понять. Как этот урод оказался там, где оказался? Как никто не обратил внимания на явно нездорового человека?
— А знаете, — сказал я, — не вы убили Его Величество. Вы не смогли это сделать. Вы промахнулись.
Надо было видеть, что произошло с этим уродом. Он вытаращил глаза, задышал как загнанная лошадь.
— Вы лжете!
— Нет. Хотите взглянуть?
Я начал доставать телефон.
— Ваше Высокопревосходительство…
Морской пехотинец, стоявший позади меня, положил руку на плечо.
— Все нормально. Это всего лишь телефон.
Я купил его для того, чтобы сделать записи оперативной съемки. Отличные сейчас телефоны делают — считай, синематограф в кармане.
— Извольте полюбоваться…
Жадно вцепившись глазами в экран, Серебрянский досмотрел ролик до конца.
— Что… что это такое?
— Это? Дело рук ваших. Точнее… не совсем ваших, но и вы приложили к этому руку. Вы ничтожество, Серебрянский. Неужели вы думали, что сможете поразить движущуюся цель с двухсот с лишним метров — даже из «маузера»? Это даже я не факт, что сделаю, по крайней мере в такой обстановке не рискну. А вы… Вас просто использовали, Серебрянский. Использовали как дурака — кто-то очень умный. И знающий, как работает система безопасности. Ваши выстрелы были всего лишь выстрелом стартового пистолета. Как в синематографе хлопает хлопушка, кто-то кричит «Мотор!» — и съемки начинаются. Вы выстрелили. В соответствии с правилами охрана в этом случае должна немедленно переместить охраняемое лицо в безопасное место, в закрытое помещение. Именно это и было сделано: ближайшим закрытым помещением оказались конторы верфи. Его Величество втащили туда… вы даже не попали ни разу. Вместе с ними вбежало еще много людей, создалась паника. Там были установлены детекторы металла. В нормальной ситуации стоило аппарату зазвенеть — и человека, на которого прошла реакция, конечно, не впустили бы внутрь. Но тут кого только не было… у охраны полно оружия, у кого-то связка ключей в кармане, телефон в стальном корпусе, массивные часы. В итоге получилось так, что никакого досмотра не было. И каким-то образом в холл удалось просочиться шахиду. Смертнику. У него был пояс — как мы установили, полкилограмма взрывчатки. И пара килограммов керамических готовых поражающих элементов. Он все равно бы не прошел контроль, его выдали бы провода, их никак не сделать неметаллическими. Или батарея питания. Но благодаря вам он прошел. И подорвался. Это был исламский экстремист, смертник. Ничего общего не имеющий с вашей борьбой. Ненавидящий вас и готовый вас убить. Знаете… ваша классовая теория о том, что существует класс рабочих, класс крестьян, класс буржуазии, для них и яйца выеденного не стоит. Для них нет классов, нет правды, нет справедливости. Даже нет врагов и друзей. Для них есть только свои и чужие. И ничего, кроме этого. Если дать им волю, они убьют всех нас. Угнетаемых, угнетателей, им без разницы. Всех, Серебрянский. Они убьют всех. Потому что мы для них чужие. И то, что произошло, для них не революционный акт, не надейтесь. Для них это кровавая месть. Так кто, Серебрянский? Кто провел вас на заводскую территорию? Кто дал вам пистолет? Скажите, пока еще не поздно.
— Это месть за то, что вы делаете. Пусть так.
— Что?!
— Вы слышали. Придя в Персию, вы лишили крестьян земли, согнали их в города и заставили работать…
Я поднялся со стула.
— Все, хватит.
— Правда глаза колет?
— Нет, не хочу слушать более идиота. Вы неисправимы, Серебрянский. Вы не были в Персии и не знаете, что там происходило, но в то же время вы пытаетесь спорить со мной, первым Наместником Персидским, о том, что там происходило и какими мотивами руководствуются люди, которые это творят. Вы и здесь так же себя ведете. Вы приходите к людям и говорите, что знаете, что для них лучше. Хотя на деле вы ни черта не знаете, что люди хотят и как люди живут. Вы — это ваша безумная теория, Серебрянский. Вы пытаетесь подстроить все мироздание Божие под ваше безумие, под ваши дикие теоретические выкладки. Отними их — и от вас ничего не остается, и вы сами это знаете. И знаете что, Серебрянский? Террористов положено хоронить в безымянных могилах. Но если бы мне довелось писать вам эпитафию, я бы написал следующее: «Имя его забыто, подвиг его бессмыслен, дело его опорочено». Прощайте, Серебрянский. Вы не интересны ни мне, ни кому-либо другому…
Я поднялся и пошел к двери. Сегодня день присяги. Придворные присягали Его Императорскому Величеству Павлу Второму при регенте, Ее Высочестве Ксении Александровне Романовой…
— Как там, в прокламациях эсеров? Мелкими группами, под прицельным огнем — вперед, к светлому будущему. Так вот — и не мечтайте! Нас много — вас мало. Я есть, а вас скоро больше не будет. Сегодня присяга. И дальше все будет по-прежнему. Ничего не изменится, Серебрянский, запомните это. По-вашему никогда не бывать. Ваша жертва напрасна. Ничего не изменится. Ничего…
А на следующий день я узнал новость, от которой похолодело в душе. Так получилось, что я не нашел коменданта и не отдал распоряжения: все были на присяге, старшие офицеры — все, за исключением дежурных. И я спешил, рассчитывая продолжить, поэтому не распорядился должным образом. А ночью задержанный Серебрянский разбил стул, отломал от него острый кусок и вскрыл себе артерию на шее. Умер как самурай, хоть и был последней гнидой.
След был оборван.