Отягощенные злом
Шрифт:
– Ложись!
Четверка штурмовых «юнкерсов», снова показавшись над гребнем, моментально пошла в атаку, стелясь над землей. Заработали носовые тридцатимиллиметровые орудия – и горные склоны вздыбились от разрывов осколочно-фугасных снарядов, буквально разрывающих каменистую горную плоть. Увидев красный дым, четверка «юнкерсов» разделилась на две пары, вниз полетели серебристые продолговатые канистры. Миг – и стена ревущего пламени окружила высотку со всех сторон. Ревя моторами – «юнкерсы» ушли вверх.
– Лиса один-один, мы на точке выхода.
– Общий сбор, разворот. Заходим с юга, еще один проход, строем.
– Вспышки, вспышки, вспышки!
Слово «вспышки» означало возможную атаку управляемыми ракетами.
– Лиса один-один, разделиться, принять меры противодействия. Работать парно…
Самолеты разошлись как на параде, щедро разбрасывая шары тепловых ловушек, а потом пошли в атаку, атаку рискованную, со встречных направлений. У цели они объединились во фронт по четыре, прошлись над целью, щедро разбрасывая огонь. Теперь они били уже по самому населенному пункту, то тут, то там были видны разрывы…
А потом появились спасательные вертолеты…
Вылет, подобный тому, который совершил майор Грибоедов, являлся военным преступлением: санкция на вылет не получена, в результате самовольных, никем не санкционированных действий потеряна боевая техника, понесены потери в личном составе. Как порядочный офицер, майор Грибоедов, едва пришел в себя в госпитале, взял все на себя, сказав, что свой экипаж он заставил лететь, а дембелей усадил на вертолет обманом. Ведущий дело следователь военной прокуратуры, конечно же, не поверил, но сделал вид, что поверил, потому что, имея твердое признание главного подозреваемого, можно со спокойной совестью подшивать дело, утверждать обвинительное заключением зональным военным прокурором и готовить его к передаче в трибунал. Поскольку главный хирург госпиталя выписал справку о том, что пока еще майор Грибоедов нуждается в восстановительном лечении, его не арестовали, а взяли подписку о невыезде, прямо на койке госпиталя, обязав являться на допросы к следователю по первому требовании. Учитывая тот факт, что майор до сих пор был прикован к больничной койке, это было даже не смешно…
В армии мнения, как всегда, разделились, благо дело было скандальным. Часть бойцов считала, что майор Грибоедов поступил совершенно правильно, бросившись спасать своих во враждебном окружении, а его грубое нарушение устава и требований безопасности искупляется тем, что один из спецназовцев спасен живым, и банда и в самом деле там была – по агентурным данным, она понесла такие потери, что распалась, а уцелевшие влились в другие банды. Другая часть полагала, что, может быть, в данном конкретном случае майор оказался прав – но он заслуживает показательной порки, потому что если каждый начнет класть с прибором на уставы, на приказы командира, на запрет полета начальника разведки, то будет бардак и потери от этого бардака только возрастут.
На восстановительное лечение врач отвел девять месяцев, и до конца этого срока, отпущенного майору, он находился в госпитале. Времени было мало – и он занимался восстановительной гимнастикой с такой яростью, как будто хотел убить сам себя. Врачи – а у врачей всегда есть нотка садизма – останавливали майора, когда с него уже градом лил пот. Он не пытался затормозить выздоровление, чтобы получить еще немного свободы, – наоборот, он выполнял и даже перевыполнял то, что предписывали ему врачи.
За три дня до медкомиссии, которая и должна была определить, насколько здоров майор и годен ли он к летной работе, в палату, где он находился, вошел командир его эскадрильи, полковник Императорского Воздухоплавательного корпуса Таран. Среднего роста, с задорно завернутыми вверх усиками, он напоминал авиаторов старой школы, еще времен капитана Нестерова, и, как и те былинные герои, был отчаянно, даже безрассудно смел.
Но сейчас он прижимал обеими руками к себе большой пакет с фруктами. Сверху свисали бананы…
– Ну, как? – бодро спросил он. – Вот… народ собрал что смог…
– Спасибо…
– Цветочков не передали, потому как не баба.
Выпивки тоже не передали. А может, на входе отняли, там настоящий обыск делают. Многим спиртного ни капли нельзя…
– Ну, как живешь-то тут? Смотрю, живее всех живых.
– Живем потихоньку. Господин полковник, передайте ребятам, пусть на трибунал не приходят, хорошо? И… не надо ничего делать. Пусть будет как суждено…
Таран отрицательно покачал головой:
– Отстал ты тут от жизни, майор. Совсем не следишь за новостями, даже если они касаются тебя лично.
– Да какие новости, на мне тут трибунал висит!
– Да такие… Ты тут лежишь, койку занимаешь, сестричек лапаешь, а люди за тебя глотку рвут. Ты слышал, Их Величество Наместника изволили назначить…
– Слышал чего-то…
– Так вот, я только от него. Его Высокопревосходительство адмирал князь Воронцов. Он при мне позвонил военному прокурору и повелел прекратить уголовное дело [55] . Вопрос о тебе передадут на рассмотрение офицерского суда чести. Там и встретимся. Будь готов, трендюлей ты получишь изрядно. Вертолетов и так не хватает, а ты свой угробил…
55
Тут надо объяснить. Обычный офицер, даже командующий контингентом, не имел права даже звонить прокурору и просить прекратить дело в отношении подчиненного (на практике, конечно, звонили). Наместник – другое дело, потому что он осуществляет высшую власть на вверенной территории от Его Императорского Величества и может требовать прекращения дела именем ЕИВ. Князя Воронцова можно понять: вмешательство прокуратуры в действующей армии, определение, кто прав, а кто виноват, в боевой обстановке очень скверно сказывается на боевом духе, и лучше это дело решать судом чести.
Полковник Таран встал с неудобной табуретки.
– Давай на медкомиссию и обратно в эскадрилью. Поправляйся…
Сентябрь 2015 года
Санкт-Петербург, Россия
Зимний Дворец
К Зимнему подъехать спокойно так и не удалось. У Александровских ворот бушевали демонстранты…
Настроенное на волну 105,7 FM «Русское Радио» давало блок новостей…
…Их Императорское Величество Император Николай Третий первым среди мировых лидеров приветствовал провозглашение Африканской Итальянской Республики, состоявшееся в Могадишо третьего дня. Их Величество изволили заявить, что мир, спокойствие и должный порядок, которого была лишена земля Итальянского Сомали в течение долгого времени, представляют собой самостоятельную и важную ценность, достижение которой оправдывает действия, которые могут быть расценены как акт сепаратизма. Их Величество также отметили, что автохтонный народ негритянской и смешанной расы, проживающий на этой территории, показал свою полную неспособность к построению государственности, создал на своей территории рассадник криминального насилия, бандитизма и терроризма, и потому интересы мира и спокойствия настоятельно требуют от всего мира оказать смелым итальянским морякам должную помощь, в чем Российская Империя, несомненно, воспоспешествует…
Вот и еще одно государство появилось на карте мира. Возможно, скоро там будет порядок. А вот эти молодые люди стремятся порядок разрушить.
Для меня, как для человека, длительное время прожившего на Западе, это зрелище не было пугающим. Например, в САСШ около Белого дома постоянно проходили какие-то пикеты, даже одиночные, люди устанавливали палатки и жили там, а один физик, протестуя против наращивания ядерных арсеналов, голодал двести восемьдесят два дня. Бывали демонстрации и в Берлине, правда, к правительственным зданиям они не подходили, ибо запрещено. Для немца эти слова не просто так. Бывали демонстрации и в России, но именно сейчас я даже испугался, смотря на искаженные гневом лица и молотящие по ветровому стеклу кулаки. Для этих людей я был никто, просто еще один человек, подъехавший к Александровским воротам. Они ничего не знали ни про меня, ни про то, что я сделал для России, в конце концов, но они ненавидели меня. То, что я приехал в Зимний, было поводом для ненависти…