Отыгрыш
Шрифт:
Ну, "не будет сдан" — это, мягко говоря, максимализм. Но вот почему единственными, кто оборонялся, выигрывая… нет, не выигрывая — выгрызая каждый час, чтобы дать возможность перебросить войска под Мценск, оказались чекисты — вопрос вопросов… хотя, опять же, нет — всего лишь один из больных вопросов. Что же до десантников — так они же из резерва Ставки, прибыли в город буквально перед самым боем. А где все те, кто находился "в распоряжении штаба округа"?..
В трехсотый раз отыгрывал Годунов возможные варианты развития событий, неизменно начиная с допущения: "А если…"
Вернувшись в давно опустевшую однушку хрущобного типа на окраине Орла, он все свое время посвящал будничным размышлениям, в какое бы русло направить свою судьбу
Катализатором, как это ни странно, служили высокомудрые "а если" компьютерных стратегий и альтисторических книжек. Как и у большинства (эпитет "молчаливого" тут более чем уместен, ибо большинство это не мельтешит на экране, не публикует одиозных мемуаров, не эстетствует, не эпатирует, не судит, не рядит, а если и подличает, то, как правило, втихаря), у него, у Годунова, в реале был ограниченный набор социальных ролей. Сын, внук, командир, подчиненный — это все в прошлом. Пассажир маршрутки, покупатель в магазине, сосед склочной бабульки, меланхоличного дедульки и ещё двух с половиной-трех сотен душ, проживающих в ординарной хрущобе… При всем богатстве фантазии наберется не больше дюжины заурядных ролей. То ли дело стратежки! Впрочем, со вздохом признавал Годунов, это в пятнадцать лет лестно ощущать себя гением и рулевым. А когда тебе втрое больше, твоя судьба, если не моргая смотреть правде в глаза, под стать хрущобе — типовая, бесперспективная и неремонтопригодная, то геймерские амбиции, мягко говоря, неадекват. И вообще, даже в период подростковой социализации Александр Васильевич не примерял на себя роль колыхателя земли. Сотрясателя воздуха — это ещё куда ни шло, на такое всякий способен. Особенно если рюмка была не последняя.
Тем не менее, к стратежкам он пристрастился… а началось-то все ещё в период службы с невинных тетрисов и пасьянсов! Точнее, началось с того, что ему опротивела, обрыдла и осточертела продукция самого важного из искусств. Прежние герои казались архаичными, как ламповые телевизоры, новые сплошь и рядом оскорбляли его эстетическое чувство — а оно у Годунова было, хотя он, не признающий дамского слова "эстетика" обычно говорил "чистоплотность".
Поиск себя, ещё более мучительный, нежели в юности, изрядно затянулся, и не было уже рядом ни материально озабоченной жены, ни приятелей-доброхотов. То есть не было ничего, что составляет жизнь обычного благополучного человека. Порой ему казалось: окружающий мир — искусственный и пустой, словно бело-красная банка из-под "Кока-Колы", люди не живут, а только выполняют примитивнейшую программу: "спать, работать, есть, совокупляться, спать, работать"… Чтобы избавиться от этого ощущения, Годунов, выключив надоедливо бормочущий "зомбоящик", доставал со шкафа пару альбомов в тёмно-вишнёвых коленкоровых переплётах и погружался в застывшие на бумаге мгновения того, настоящего, мира. Его собственного мира нерастраченных попусту надежд.
Вот на одном листе расположились снимки со свадьбы родителей и с его школьного выпуска. Отец — в отутюженном кителе с воротом-стоечкой, уже без погон и петлиц, но латунные пуговицы со звёздами ещё не спороты. По тем послевоенным годам нормально: многие фронтовики "донашивали второй срок". Вот широкоглазый стриженый паренёк в необмятой фланке с гюйсом на плечах и звездастым якорем на пряжке. Первый "увал" в мореходке… Вот — весёлые лица под бескозырками, играют мышцы под обтягивающими тела тельняшками, двумя ровными крыльями подняты тяжёлые вёсла яла 6-Д: соревнования по гребле на День ВМФ СССР. А тут пошли фотографии офицерских лет: то в кителе, то в тужурке, то в рабочей робе в родимой БЧ-5, опершись рукой о переборку. Лицо усталое, и без того тонкий нос совсем заострился, чисто выбритые щёки проваливаются. Да, тяжеленек был тогда поход…
Сейчас, конечно, Годунов смотрится презентабельнее: с годами обзавёлся небольшим "командирским" брюшком, в волосах мелькает проседь (друзья по службе, помнится, смеялись: "Как на шкурке у песца!"), аккуратно подстриженные небольшие усы прикрывают шрамик на рассечённой в детской драке губе. Но всё так же горда офицерская выправка и сильны моряцкие руки. А что до морщин на лбу — так он, чай, не невеста, красоваться незачем. Да и не перед кем…
Впрочем, он даже и не сомневался, что выйдет из этой ненормальной изоляции, по сравнению с которой автономное плавание равноценно праздничному собранию в аристократическом клубе. И примерит новую жизненную роль. А пока только тихонько посмеивался над собой: вот ведь старческая привычка — листать альбомы и вспоминать!
А жизнь тем временем незлобно, по-ребячески озорно, посмеялась над ним: ещё пару лет назад он нипочем бы не подумал, что следующей ступенькой его карьерной лестницы станет должность школьного военрука. Воистину: знал бы, где падать… Эйфории от обретенного дела он не испытывал. А кто сказал, что при отсутствии эйфории нельзя вкладывать в работу душу? Или хотя бы добросовестно выполнять обязанности? В перечне самых необходимых человеческих качеств добросовестность заняла бы у Годунова первое место. Увлеченность — не путать с идиотской эйфорией! — второе. Отсутствие эйфории позволяло сохранять душевное спокойствие и ясность мыслей в условиях перманентных бабских склок, осложненных диспропорцией между образовательным уровнем склочниц и их же уровнем жизни. Наличие увлеченности провоцировало Александра Васильевича на поступки, коих должностные обязанности от него не требовали.
Выпотрошив свои шкафы и чемоданы, Годунов смог обмундировать троих ребят. Так было положено начало клубу "Резерв ВМФ", участников которого тут же за глаза стали именовать "Санькиными юнгами". Далее в совете ветеранов Вооруженных Сил удалось заполучить адреса моряков-отставников. Ежедневно в течение трех недель Александр Васильевич, одевшись по форме и взяв на буксир первых своих юнг, отправлялся в гости. Расчет оказался верным — незваным гостям не только радовались, но и одаривали их обмундированием, кто чем мог. Буквально от сердца отрывали, но ни один не отказал.
Двадцать четыре юнги — двадцать четыре полных комплекта. А заодно — готовый состав Почетного Караула для Поста? 1. Это внешняя сторона, позволявшая директрисе наглядно демонстрировать всяким-разным комиссиям успехи военно-патриотического воспитания (что, впрочем, не мешало ей вяло отмахиваться от просьб военрука выделить хотя бы постоянный кабинет для занятий клуба, не говоря уж о макете автомата, игрушке весьма дорогостоящей).
Куда более важный результат — строю юнг под Андреевским флагом вдруг начали отдавать честь встречные военнослужащие. Символично? Да.
Были и другие символы. Не воодушевляющие. Прямо сказать, некрасивые.
Присмотрел Александр Васильевич парусно-моторную яхту, тихо ржавеющую на причале у лодочной станции. В отличие от речных трамвайчиков и прочих увеселительных лоханок, эта красавица до коммерческих манипуляций унижена не была. Она просто погибала, как всеми брошенная аристократка в эмиграции. Начал Годунов наводить справки — и выяснил, что находится она на балансе "у области", проще говоря, была кем-то когда-то подарена отцам и кормильцам, а они попросту не придумали, куда ее пристроить, наверняка дело было в разгар избирательной компании, а потом и вовсе забыли. Сюжетец для Салтыкова-Щедрина. Со своей обычной обстоятельностью и настойчивостью принялся Годунов обивать мраморные пороги. Заполучил хандру и радикулит, а итог… итог подвел очередной зав чем-то там, рубанувший в сердцах: "Да пускай себе догнивает!"