Отзовись!
Шрифт:
Всё опротивело, надоело. Не было желания и окопаться по-настоящему: думали — вот-вот опять «вперёд на Запад!».
В тесной норе землянки стояла мертвящая тишина. Чадя, бесшумно горел портяночный фитиль в сплюснутой гильзе. Дежурный телефонист прижимал к уху безмолвную трубку. Артиллерист без связи, да ещё на передовом наблюдательном пункте, — пустой созерцатель. Что толку слушать урчание моторов по ту сторону автострады? Кто узнает о новых разведанных целях?
— Скоро там связь?
— Молчком пока, —
Через минуту терпение опять лопнуло.
— Уснул он там?!
Знал, что напраслину возвожу на солдата. Прошло пять минут, как он отправился в грохочущую взрывами, изорванную ракетами ночь. Но не было сил сдержаться.
Телефонист близко наклонился над фитилём. Жёлтое неровное пламя то приседает, то вскакивает куриным гребешком. Задымив цигаркой, телефонист уселся на прежнее место. Он сосредоточенно обдал микрофон сизым облачком, сдул его и тихим, спокойным голосом, словно обращаясь к соседу, стал вызывать промежуточную станцию. Промежуток не отвечал, и телефонист тем же голосом спрашивал того, кто искал порыв:
— Разлука, а Разлука?..
Короткая пауза.
— Молчком пока.
По ту сторону зарычали танки. Сверху посыпалась земля.
— Будет когда-нибудь связь с огневыми позициями?!
Телефонист жестом остановил меня и плотнее прижал к уху трубку.
— «Лена» слушает! Ты, Разлука?.. Ага! Сейчас. — Он завертел ручку аппарата, поговорил с промежуточной станцией, с огневыми позициями, затем опять с Разлукой. — Порядок! Давай назад… Ладно, потом расскажешь… Связь есть, товарищ гвардии капитан!
Последнее относилось ко мне. Телефонист, запрокинув голову, ждал распоряжений.
— «Девятого», Есипов! — сказал я телефонисту нетерпеливо, но мирно.
Доложил начальнику штаба дивизиона, «Девятому», обстановку, попросил разрешения открыть огонь. «Девятый» не дал ни одного снаряда: «Прибереги на завтра, вдруг не подвезут?»
Вот они, прелести обороны! Снарядов и тех для нас жалко. Приказал разведчикам усилить наблюдение. Больше ничего и не осталось, как слушать немецкие моторы, глядеть и помалкивать.
Поднял воротник шинели, чтоб земля за шиворот не набивалась. Убожество, а не блиндаж!
Где-то близко в тылу разорвался снаряд, калибра этак 120–150. Камуфлированная плащ-палатка, которой занавешен вход, выпятилась парусом; пламя коптилки наполовину погасло, но огонь снова охватил толстый фитиль.
Опять заколыхался свет. Возвратился Разлука. Не спеша закрепил полог. Шинель на спине распорота острым лезвием осколка на целую пядь.
— Прибыл, — сообщил Разлука. Что повреждение устранено, ясно и так.
— Много кабеля попортило? — поинтересовался Есипов.
— В двадцати семи местах перебило, — моргнув светлыми выпуклыми глазами, ответил Разлука.
— Где же ты столько нового
В голосе Есипова подозрительная недоверчивость.
— Пехота одолжила, — равнодушно сказал Разлука. — Склад у них, двести катушек.
Есипов понимающе хихикнул.
— Не зацепило? — на всякий случай я осторожно прикоснулся к шинели над лопаткой.
Разлука, извернувшись, нащупал дыру. Видно по глазам, что он не знал о её существовании.
— Ах, это? — беспечно протянул Разлука. — Пятисотка рядом ухнула, товарищ гвардии капитан. Стабилизатором задело.
Двадцать семь порывов, ни больше ни меньше; пехотный склад на двести катушек; бомба в пятьсот килограммов. Поразительная точность и ни грамма достоверности!
— Не слыхать что-то самолётов было, — усмехнулся Есипов.
— С большой высоты бомбили, — ничуть не смутился Разлука. — С четырёх тысяч.
Теперь ещё и вымеренная высота!
— Чем же ты высоту определял? Линеечку на складе выпросил?
Разлука с сожалением покачал головой:
— Жаль мне твоих деток, дубок милый.
— Это почему?
— Фантазии у папы с воробьиный нос. «Лине-ечку»!..
— Трепач ты, Разлука. — Есипов облегчённо вздохнул и полез за кисетом. — Подымим, а?
— Как угодно. — Разлука косо передёрнул плечами и, всерьёз обидевшись, смолк. Он сбросил шинель и принялся чинить её, больше не говоря ни слова.
Я следил за Разлукой. Когда он увлечён каким-нибудь занятием, лицо у него задумчивое, в светлых выпуклых глазах тихая грустинка.
С первым весенним солнцем нос и запалые щёки Разлуки покрываются мелкими-мелкими веснушками. Сейчас он ещё только начинает рыжеть: значит, скоро быть настоящему теплу.
Шов готов. Разлука перекусил стальными зубами суровую нитку. У него все передние зубы стальные, верхние и нижние. В Сталинграде в рукопашной прикладом выбили. Концы проводов Разлука всегда зачищает зубами: фирменные кусачки.
Разлука исследовал шинель, обнаружил ещё две прорехи, поменьше.
Наверху становилось тише, и моторы за автострадой заглохли.
Есипова нудила тишина. Он запрашивал линию чаще, чем была в том нужда, поглядывал на Разлуку. Тот — ноль внимания, целиком ушёл в работу.
— Подымим, а, Разлука?
— Занят. Сам сверни, — назначил откуп за оскорбление Разлука. Есипов и впрямь ловко крутил цигарки: раз- раз — и готово.
Мир восстановился.
— Расскажи чего-нибудь, а, Разлука? — Есипов настроился слушать очередную историю, полную небылиц и нарочитого вранья.
Молчание для Разлуки — состояние противоестественное, но сейчас, видно, он был настроен на другое. Сбив щепкой нагар с коптилки, Разлука некоторое время внимательно изучал перекрытие. Оно из крышек от снарядных ящиков. При взрывах сквозь щели просыпалась земля.