Отзвуки эха
Шрифт:
Письма позволяли им поддерживать хотя бы иллюзию близости. Трудно было поверить, что уже три года, как Амадея в монастыре. И хотя временами Беате казалось, что разлука длится целую вечность, иногда ей чудилось, что прошло всего несколько месяцев. Они с Дафной ужасно тосковали по Амадее, и все же реальность была столь пугающа, что Беата в некотором смысле была рада отсутствию дочери. По крайней мере, укрытая стенами монастыря, Амадея была в безопасности. Пока что у властей не было претензий и к Беате. Оставалось надеяться, что ее и впредь оставят в покое. Окружающие считали их с Дафной католичками. Какая опасность
Беата каждый день просматривала газеты, боясь наткнуться на новости о родных. Вдруг у отца отобрали банк, дело всей его жизни?
Но пока что все было тихо.
В октябре тридцать восьмого года семнадцать тысяч евреев польского происхождения были арестованы в Германии и высланы в Польшу. Потом, в ночь с девятого на десятое ноября, грянула «хрустальная ночь», всколыхнувшая весь мир. Йозеф Геббельс организовал ночь террора и погромов, которую не скоро забудут люди. Это было что-то ужасное. Антисемитизм, подспудно тлевший последние пять лет, вырвался из-под контроля и быстро вспыхнул ярким пламенем. На территории Германии тысяча синагог были сожжены, семьдесят шесть разрушены. Семь тысяч еврейских домов и предприятий были разграблены, сотни евреев убиты, тридцать тысяч арестованы и угнаны в концентрационные лагеря. Все уцелевшие предприятия были отданы в руки арийцев; все ученики еврейской национальности изгнаны из городских школ. И словно мало еще было им унижений, евреям предстояло возместить все убытки, причиненные «хрустальной ночью». Ненависть разливалась, как река в половодье. Наутро после ночи террора Беата, слушая новости, оцепенело уставилась на приемник, не имея сил пошевелиться.
Прошло целых два дня, прежде чем она заставила себя выйти из дома. На улицах все еще было неспокойно. Беата взяла такси и попросила провезти ее мимо дома отца и его банка. Вокруг банка, фасад которого заметно пострадал, стояли полицейские кордоны. В отцовском доме были разбиты все окна. Оба здания казались покинутыми. Беата, разумеется, понятия не имела, куда девались родные, но расспрашивать соседей побоялась. Проявить хотя бы малейший интерес к судьбе евреев значило бы немедленно привлечь нежелательное внимание и подвергнуть опасности себя и Дафну.
Прошла целая неделя, прежде чем Беата решилась мимоходом упомянуть имя отца в банке, которым пользовалась сама и который был полностью укомплектован арийцами. Она выразила радость по поводу того, что несколько лет назад взяла свои деньги из банка Витгенштейнов, поскольку теперь менее предусмотрительные люди наверняка разорены.
— Да. Банк закрыт, — подтвердил клерк. Страшно представить, что произошло с деньгами вкладчиков. Скорее всего они попали в лапы нацистов, ведь большинство клиентов были евреями.
— Это меня не удивляет, — продолжала Беата. — А как по-вашему, что стало с Витгенштейнами?
Она изо всех сил старалась выглядеть беззаботной дурочкой, от нечего делать болтающей с мелким служащим. В конце концов, вся страна говорила о «хрустальной ночи». Да что там страна — целый мир!
Клерк понизил голос:
— Мой шеф знал эту семейку. Их выслали в четверг.
— Как грустно, — пробормотала Беата, боясь, что сейчас потеряет сознание.
— Наверное… Впрочем, они ведь евреи, так что поделом им. Все евреи — воры и мошенники. Эти уж точно пытались прикарманить чьи-нибудь денежки.
Беата тупо кивнула.
— Всех взяли?
— Похоже на то. Обычно это так делается. Вернее, раньше такого не было, но сейчас наконец сообразили, что женщины так же опасны, как и мужчины. Я еврея носом чую. За пятьдесят шагов!
Беата слушала, стараясь подавить подступавшую к горлу тошноту.
— Витгенштейны были достаточно известной семьей, — проговорила она, пряча деньги в портмоне. Она пришла сюда с одной целью — узнать о родных. Что же, теперь ей все известно. Родные в лагере.
— Радуйтесь, что вовремя спасли деньги, иначе они бы ограбили вас подчистую, — наставительно заметил на прощание клерк. Беата натянуто улыбнулась, поблагодарила и вышла, с трудом передвигая ноги и размышляя, как бы поточнее узнать, куда их сослали. Нет… это невозможно, если она не хочет выдать себя и дочь.
В последней отчаянной попытке Беата попросила водителя проехать мимо отцовского дома. Темная громада щерилась выбитыми глазами-окнами. Судя по всему, дом зверски разграблен. На тротуаре валялись обломки антикварной мебели, которую так любила мать, осколки хрусталя и фарфора. Но может, обитатели где-то скрываются или догадались бежать?
В полной растерянности Беата остановилась у церкви и зашла поговорить со священником. Объяснила, что много лет назад знала одну еврейскую семью и теперь опасается, что они не пережили «хрустальной ночи».
— Боюсь, у вас есть для этого все основания, — тяжело вздохнул священник. У немецких католиков тоже были причины для беспокойства. Гитлер не питал особой любви или уважения к католической церкви. — Мы должны молиться за них.
— Я тут подумала… нет ли у вас возможности узнать, что с ними случилось? Один человек мне сказал, что их выслали. Но не могли же исчезнуть все — женщины, дети…
— Трудно сказать. Времена настали страшные.
— Поверьте, я не хочу навлечь на вас неприятности. Просто мне не по себе от услышанного. Если что-то узнаете, прошу вас, поделитесь со мной.
— Как их фамилия?
— Витгенштейн. Они владельцы банка.
Священник кивнул. Это имя знал каждый житель Кельна. Если уж их выслали, значит, остальным евреям и подавно несдобровать. Но в этой стране все возможно. «Хрустальная ночь» открыла ворота ада и выпустила на волю демонов бесчеловечности. Бесчеловечности, проявляющейся в самых кошмарных формах.
— Обязательно дам вам знать. Я знаком с настоятелем того прихода. Может, до него дошли какие-то слухи. Такие вещи непременно выплывают на свет Божий. Люди все видят, хоть и боятся открыть рот.
Боялись все. Даже католики.
— Будьте осторожнее, — предупредил он Беату, провожая ее до двери. — Не пытайтесь идти туда сами.
Священник знал ее как добросердечную вдову с ребенком и старшей дочерью-монахиней. И боялся, что доброта сыграет с ней злую шутку. Кроме того, Амадея занимала особое место в его сердце. Мать монахини-кармелитки непременно должна быть хорошей женщиной. Такой не грех и помочь.