Отзвуки эха
Шрифт:
— У меня есть сестра твоих лет, — тихо шепнул охранник. — Иногда, глядя на тебя, я думаю о ней. Она замужем и уже родила троих. У тебя тоже могли бы быть дети.
— У монахинь детей не бывает, — мягко улыбнулась Амадея, хотя ей было совсем невесело. У него тоже вид был грустный. Наверное, тоскует по дому, как многие охранники. По ночам они напивались до беспамятства, чтобы забыть ужасы, свидетелями которых становились каждый день: должно быть, кое у кого еще сохранились остатки совести. Но этого парня Амадея выделяла среди остальных.
— Когда
— Вот как! — обрадовался он. — Значит, ты еще не настоящая монахиня?
— Почему же? Я пробыла в монастыре шесть лет, — пояснила Амадея.
Почти год назад она покинула свой истинный дом. Если бы все было как обычно и обстоятельства не вынудили бы ее уйти из монастыря, до последних обетов оставался бы всего год.
— Но ты же вполне можешь передумать, — весело заметил парень, словно Амадея преподнесла ему подарок, но тут же сосредоточенно свел брови.
— Сколько в тебе еврейской крови?
У Амадеи было такое ощущение, словно он придирчиво выбирает себе невесту. При мысли об этом ей стало тошно.
— Половина.
— Не похоже.
Она выглядела больше арийкой, чем все женщины, которых он знал, включая его брюнетку-мать. Отец и сестры были высокими и худыми, со светлыми, как у Амадеи, волосами. Он же унаследовал темные волосы матери и светлые глаза отца. Да, Амадея совсем не похожа на еврейку. Когда все закончится, никто не заподозрит в ней женщину всеми презираемой национальности.
Его вдруг охватило исступленное желание защитить ее и помочь выжить.
Амадея немедленно вернулась к работе, больше не обменявшись с охранником ни словом, но с тех пор он каждый день останавливался рядом и что-то совал ей в карман: шоколадку, носовой платочек, крошечный ломтик сушеного мяса, конфету… только чтобы убедить ее в своей дружбе. Он хотел, чтобы она доверяла ему. Этот парень не был похож на остальных и явно не собирался насильно тащить ее в темный угол или за куст. Он терпеливо дожидался, пока она захочет его, и твердил себе, что на свете случаются вещи и более странные. Девушка красива, умна и, несомненно, чиста, если столько лет провела в монастыре. И он хотел ее сильнее, чем когда-либо хотел женщину.
Ему было двадцать шесть, и, имей он хоть какую-то власть, он немедленно увез бы Амадею отсюда. Но пока что им следовало быть очень осторожными. Такая дружба могла стоить головы не только ей, но и ему. Никто слова не скажет, если он изнасилует ее, мало того, приятели только посмеются, многие из них на его месте так бы и поступили. Но вот любовь — дело другое. И очень опасное. Он хорошо это сознавал. Да и она тоже. Амадее было что терять. И куда больше, чем ему. Она всегда об этом помнила, когда он, проходя мимо, клал ей в карман очередной подарок. Если кто-то их увидит, ее расстреляют. Каждый день оба рисковали. Он — свободой, она — жизнью.
— Вы не должны этого делать, — как-то, улучив момент, упрекнула она его. Парень только что сунул ей в карман
— Жаль, что я не могу дать тебе больше. Хотя бы теплый жакет… — с горечью заметил он. — И крепкие туфли… и теплую постель.
— Мне и так хорошо, — искренне возразила девушка.
Она, как и раньше в монастыре, уже привыкла к неудобствам, относясь к ним как к очередным жертвам, приносимым во имя Христа. Так было легче воспринимать происходящее. Единственное, с чем она не могла смириться и к чему не могла привыкнуть, — смерть людей. А умирали многие: от голода, болезней и насилия. Правда Терезиенштадт, или просто Терезин, по сравнению с другими лагерями был почти раем, и здесь смертность была намного ниже. Поговаривали, что сюда будут специально привозить иностранцев и высоких чиновников, чтобы показать, как немцы обращаются с евреями. Еще бы! В крепости даже были кафетерий и оперная труппа! Ничем подобным не мог похвастаться ни один лагерь. Чего еще не хватает этим евреям?
Еды и лекарств.
И Вильгельм это понимал.
— Тебе не следовало быть здесь, — грустно вздохнул он. Здесь не следовало быть никому. Но что он мог сделать? Он был так же бесправен, как и Амадея.
— У тебя есть родственники-христиане?
Девушка покачала головой.
— Мой отец погиб, когда мне было десять. Он был французом. Я никогда не встречалась с его родными, — объяснила Амадея, словно это имело какое-то значение. Но что еще она могла ответить?
Но тут Вильгельм понизил голос до едва различимого шепота.
— В горах есть чешские партизаны. Мы постоянно о них слышим. Они могут помочь тебе спастись.
Амадея уставилась на него, испугавшись, нет ли тут ловушки. Вильгельм действительно хочет помочь ей или провоцирует на побег, чтобы пристрелить? Это проверка? И как, по его мнению, она может это осуществить?
— Это невозможно, — усмехнулась Амадея, так и не избавившись от подозрений.
— Возможно. У задних ворот часто не ставят часовых, особенно поздно ночью. Просто запирают на замок. Если найти ключи, можно просто уйти.
— И получить пулю, — спокойно добавила она.
— Не обязательно. Я мог бы пойти с тобой. Ненавижу это место.
Амадея продолжала смотреть на него, не зная, что ответить. Да и что она будет делать, если убежит? Куда пойдет? В Чехии у нее не было знакомых, а в Германию уже не вернуться: вся Европа оккупирована нацистами. Все это безнадежная затея, но… но при мысли о свободе кружилась голова.
— Я пойду с тобой, — повторил Вильгельм.
— Куда?
Если кто-то подслушает их разговор, им не избежать казни.