Отзвуки эха
Шрифт:
Амадея не могла удержаться от смеха. Она, конечно, понимала, что он жалеет ее, пытается ей помочь и что это чистая благотворительность с его стороны, но неизменная доброта этого человека до слез ее тронула.
— Ты это серьезно? — вдруг спросила она со странным выражением.
Хотя они не слишком долго были знакомы, их связывало нечто большее: совместно пережитая опасность. Что ни говори, а тогда они защищали друг друга, ежеминутно рискуя жизнью. И добились своей цели. Амадея до сих пор гордилась тем, что они сделали.
— Абсолютно. Я обожаю их, но, честно говоря, они доводят мою несчастную экономку до белого каления. Ей семьдесят шесть лет. Когда-то она нянчила меня, потом моих детей. Детям нужен кто-то помоложе,
— Не уверена, что смогу приглядеть за ними. Не слишком я гожусь для такого дела, — покачала головой Амадея, бросив красноречивый взгляд на свою коляску. — Если им не понравится то, что я скажу, они могут столкнуть меня со скалы.
— Да нет, они ребята хорошие, — возразил Руперт, став теперь серьезным. И Амадея вдруг почувствовала, что он действительно ждет от нее помощи. Конечно, Руперт их любит, но он совершенно прав: жены у него нет, а престарелая экономка не в силах справиться с дюжиной озорников, так что те чувствуют себя совершенно свободно и переворачивают все вверх дном. Руперт постоянно отсутствует, либо выполняя задания за границей, либо работая в Лондоне, и приезжает домой только на выходные.
Однако Амадея была настроена как можно скорее вернуться в монастырь. Она слишком долго пробыла в миру и честно выполнила свой долг. Ей давно пора назад, как можно мягче постаралась объяснить она Руперту.
— А тебе не кажется, что там смогут обойтись без тебя еще несколько месяцев? — с надеждой в голосе спросил он. — В конце концов, эти дети тоже жертвы нацистов. После войны беднягам придется несладко, особенно когда они узнают, что случилось с их родителями. Чем и как их утешить? — Слова Руперта разрывали ей сердце, и Амадея, уже начиная колебаться, нерешительно взглянула на него. Судьба постоянно препятствовала ее уходу в монастырь. Девушке хотелось спросить Бога, что он предназначил для нее. Но, глядя в глаза Руперта, она поняла, что ее миссия — позаботиться об этих детях. Может, поэтому Он и послал ей Руперта. Бесконечные, бесконечные испытания…
Но после трех лет вне стен монастыря она, наверное, может подождать еще немного. Похоже, Амадея примет постриг не раньше чем в девяносто лет. Но ничего, главное — сознавать, что это обязательно произойдет. В этом Амадея была уверена.
— По правде сказать, я еще не написала матери-настоятельнице, — с сожалением вздохнула она. — Только собиралась на этой неделе. Но неужели ты думаешь, что я смогу быть тебе полезной? Я же беспомощный инвалид!
Бывали такие моменты, когда Амадея жалела себя. Но на все воля Господня, и она сможет с этим жить. Столько раз ей везло, столько раз Господь спасал ее!
— Как хорошо, что ты еще не вступила в орден. Я боялся, что ты успеешь уйти в монастырь, прежде чем я поговорю с тобой. Конечно, ты вольна сама выбирать свой путь. Но с ребятами ты справишься, я в этом уверен. Все, что нужно делать, — орать на них погромче. Я снабжу тебя толстой палкой. Надеюсь, ты быстро научишься ею орудовать, — пошутил Руперт.
— Когда я должна приехать? — взволнованно спросила Амадея, и Руперт понял, что ей не терпится увидеть ребят. Забота о детях даст ей новую цель в жизни. Не последнюю роль здесь играло и то, что Руперт так часто отсутствовал. Сейчас Амадея чувствовала себя как бы его женой, словно во время поездок в Париж и Германию. Между ними сложились очень странные отношения. Во многом они оставались совершенно чужими людьми, но иногда чувствовали себя близкими друзьями. И она была счастлива помочь ему с детьми. Ничего, в монастырь она всегда успеет. Война скоро кончится. И как только отыщутся родные этих детей…
Амадея уже ни о чем не могла думать, кроме детей, которые ждут ее в доме Руперта.
Она деловито выпрямилась и потребовала записать их имена на листке бумаги. Руперт пообещал все сделать перед уходом.
Они еще долго говорили, и Руперт тихо радовался про себя, видя, как она оживилась, став прежней Амадеей. Она расспрашивала о детях, о поместье, вспоминала два дня, проведенные ими в Париже, и пять — в Германии. Им было о чем поговорить, и Амадея выглядела счастливой и помолодевшей, когда Руперт вез ее в палату. Они решили, что она приедет прямо в его поместье, когда ее выпишут из госпиталя. Руперт заявил, что до этого времени будет каждую неделю навещать ее. Он хотел видеть собственными глазами, что Амадея выздоравливает, но, кроме того, ему очень нравилось с ней беседовать.
На прощание Руперт поцеловал ее в щеку.
После его ухода Амадея помолилась за детей и за него.
Глава 26
Поездка из лондонской больницы в Восточный Суссекс, где находилось поместье Монтгомери, прошла неважно. У Амадеи сохранялась некоторая чувствительность ног, вернее, она ощущала в них легкое покалывание. Но и такой малости оказалось достаточно, чтобы у Амадеи начинались боли, если она долго оставалась в одном положении. Двигать же ногами она по-прежнему не могла. Измученную дорогой девушку водитель вынес из машины и осторожно усадил в инвалидное кресло. Руперт уже ждал ее. Он приехал накануне, чтобы успеть поговорить об Амадее с детьми. Предупредить, чтобы они не слишком ее донимали и старались вести себя как следует. Рассказал о ее храбрости, об опасности, которой она подвергалась, о концлагере, в котором пробыла пять месяцев.
— Она видела мою мамочку? — оживилась веснушчатая малышка без передних зубов.
— Вряд ли, — мягко ответил Руперт и тут же приказал близнецам прекратить кидаться хлебными шариками.
— Поймите, она очень больна, и вы должны ее оберегать, — наставлял он, сурово хмурясь и стараясь выглядеть грозным отцом семейства. Впрочем, члены семейства не обратили на его старания особого внимания. Когда Руперт приезжал в поместье, они веревки из него вили. А Ребекка, маленькая лисичка, требовала, чтобы он сажал ее на колени и читал сказки. Она не говорила по-немецки, только по-английски, поскольку была шестимесячным младенцем, когда приехала сюда. Теперь ей было шесть. Но те, что постарше, еще помнили немецкий. Руперт посоветовал Амадее время от времени говорить с ними на родном языке, иначе их родители, если вдруг кто-то из них жив, не смогут даже объясниться с родными детьми. Руперт считал это недопустимым. Несколько раз он пытался сам говорить с ними исключительно на немецком, но неизменно отвлекался и переходил на английский, хотя знал язык не хуже Амадеи. Вот у его матери хватало терпения учить сына!
— Она чудесная девушка и очень красива. Вы обязательно ее полюбите, — почти с гордостью объявил он.
— Ты собираешься жениться на ней, папа Руперт? — осведомилась двенадцатилетняя Марта, светловолосая, высокая, нескладная девочка, походившая на молодого жеребенка.
— Сомневаюсь, что это возможно, — объяснил ей Руперт. — До войны она была монахиней. И после войны хочет вернуться в монастырь.
Он не добавил, что едва сумел уговорить Амадею помочь ему с детьми. А она действительно была ему нужна. И Руперт, не признаваясь себе в этом, втайне мечтал о том, как будет приезжать домой к ней и детям.
— Она была монахиней? — Десятилетний Фридрих встревоженно уставился на него. — Значит, будет носить такое широкое платье и смешную шляпу?
— Ну что ты! Такую одежду носят только те, кто живет в монастыре. Вот она вернется туда и снова ее наденет.
При мысли об этом Руперту стало не по себе, но он дал себе слово уважать решение Амадеи. И хотел того же от детей.
— Расскажи еще раз, как она сломала спину, — серьезно попросила Ребекка. — Я забыла.
— Она взорвала поезд, — пояснил Руперт с таким видом, будто это обычное дело и взорвать поезд не сложнее, чем сходить в магазин или выгулять собаку.