Овердрайв (сборник)

Коллектив авторов

Ожидая ответа от снова присосавшегося к стакану главреда, я сел на подлокотник кресла дл посетителей. 'Я всё-таки исполнил мечту Анны', — пронеслось у меня в голове.

— Да не в этом дело! — вдруг взорвался мой уже бывший шеф, — ты журналист и не читаешь газет?! В какой чёрной дыре ты был всю эту неделю Зигфрид?! — он злобно стукнул пустым стаканом по столу. — Это проклятая фотография, оказывается, была сделана за секунды до самой большой автокатастрофы при Гросс-прейтц. Но это ещё ничего, наша публика любит кровавые зрелища. Но неужели ты не знал, что одним из погибших гонщиков был сын нашего канцлера, полковник авиации! — Он перевёл дух и уже спокойней продолжил, — старик от потрясения получил инсульт и неделю назад умер. А через месяц выборы в правительство и, похоже, их теперь выиграют чёрные рубашки.

И их лидер всю эту неделю ищет боевиков устроивших этот, как он выразился, теракт с сыном канцлера. Плевать он, конечно, хотел на полковника, — поморщился редактор, — у него свои цели, ему нужна власть и побыстрее, но теперь, сам понимаешь, он должен найти виновников его смерти. А тот, кто сделал снимок, должен был видеть всё.

Закончив эту речь, он выдохся и снова потянулся за бутылкой.

— Они трясли меня два дня, — закончил он, съеживаясь в своём кресле, — пришлось им сказать, что снимок пришёл через твой отдел новостей. Прости Зигфрид, но мне пришлось сказать им это. Удивительно, что они тебя не нашли.

Я задумчиво кивнул и достал сигареты. Ситуация выкручивалась каким-то странным и непонятным для меня образом. Меня вдруг кольнул страх неясных, но тревожных предчувствий.

— Я знал, что ты что-то скрываешь от меня с этой фотографией, — задумчиво произнёс редактор, покачивая снова наполненным стаканом, — но, бог с ним это твое дело. В конце концов, я уже столько перевидал в жизни, что подобные секреты меня уже давно не интересуют. И тем более, я не стал болтать ничего лишнего полицейским, кроме тех вещей, которые уже было нельзя скрыть.

— Спасибо шеф, — признательно кивнул я и поднялся с места, — тогда буду надеяться, что этот шум скоро уляжется, пока меня здесь не будет.

— Ну, я тоже надеюсь, что новая мировая война пока не начнётся, — ворчливо согласился мой собеседник, — хотя, если честно, я не знаю, кто мог бы удержать наших националистов на поводке, лучше нашего старика канцлера. Он-то был гарантом всей нашей спокойной жизни, — редактор печально вздохнул, — но насчёт себя ты прав Зигфрид. Уезжай, пережди это беспокойное время.

— Счастливо оставаться шеф, — я осторожно закрыл за собой дверь его кабинета.

В тяжёлой задумчивости я спустился по лестнице и покинул наше издательство, в котором проработал столько времени. Уличный шум оглушил меня, и на несколько мгновений мне послышался в нём далёкий топот кованных солдатских сапог.

Последний наш день мы с Анной провели в предместье Танжер-Ванзее, где уже начался первый этап больших ежегодных автогонок. На открытии были тысячи приехавших отовсюду зрителей, но мы здорово опоздали, Анна никак не могла обуздать свой непокорный 'Олимпик', мой неожиданный и королевский подарок. Моя возлюбленная злилась, но не очень сильно, на открытии гонок для неё всё равно не было ничего интересного, ей надо было поймать машины в движении, на предельной скорости, когда видимым становится сам воздух вспарываемый бешено мчащимися гоночными болидами. И как раз для этого, как будто и был создан легко делавший в автоматическом режиме десятки кадров в секунду лучший в мире фотоаппарат.

Когда мы, наконец, подъехали, первый этап из семи уже закончился, и нам ничего не оставалось, как засесть в небольшом открытом кафе, ожидая возобновления гонок. Я по опыту знал, что всё это дело затянется до глубокой ночи и поэтому не спеша основательно налегал на приносимые нам блюда, с улыбкой наблюдая, как Анна воркует над 'Олимпиком', держа его на коленях, как счастливая мать своего новорожденного ребёнка. В этот момент я уже не жалел, что расстался с фамильной драгоценностью, которую был обязан хранить как зеницу ока. Вместо этого я думал о том, как сделаю Анне предложение, когда мы отправимся с ней в двухнедельную поездку по южному побережью. По крайней мере, о деньгах на подобные увеселения можно было не беспокоиться, их после продажи браслета хватало с избытком.

Наконец по громкоговорителям объявили о старте второго этапа, и я преподнёс Анне ещё один сюрприз. Благодаря моим репортёрским связям и журналистскому удостоверению, нам удалось тайно пробраться в техническую зону автотрассы, куда не допускались зрители, но откуда было очень удобно вести фотосъемку. Это было что-то вроде маленького закутка на большой металлической эстакаде пересекавшей

гоночную трассу поперёк движения и где были прикреплены огромные рекламные панели, за которыми нас практически невозможно было различить со стороны. Анна с трудом разместила на доставшейся нам крохотной площади трёхногий штатив и бережно укрепила на нём своё сокровище. В закутке было пыльно и жарко, хотя надвигающиеся с запада дождевые тучи сулили в скором времени прохладу, под эстакадой то и дело поодиночке и колоннами с рёвом проносились разноцветные автомобили, заставляя металлические конструкции опасно подрагивать. Несмотря на все неудобства, всё это время я ощущал себя на вершине блаженства, и Анна похоже также разделяла мои чувства. Мы успевали обменяться страстными поцелуями и объятиями, когда длинная вереница болидов, сотрясая эстакаду, в очередной раз исчезала за следующим поворотом, а когда Анна меняла кассеты, я держал над ней зонт, прижимаясь к ней и защищая от налетавшего порывами дождя. Этап проходил за этапом, время бежало незаметно, а вечер понемногу переходил в ночь, и дорога под нами матово блестела водой в лучах ярких электрических светильников и фар проносящихся внизу автомобилей.

Наконец у Анны осталась последняя кассета, которую она решила потратить на съёмку с земли, где в удобном направлении саму трассу и вылетающие из-за крутого поворота болиды освещали мощные электрические люстры. Зарядив камеру, мы стали осторожно спускаться по мокрым металлическим лесенкам, Анна была впереди, а я тащил за ней доверенный мне бесценный 'Олимпик'.

Всё дальнейшее произошло, как мне показалось за какие-то доли секунды. Анна вдруг поскользнулась на мокром металле, и в следующее мгновение я увидел, как она падает вниз с высоты прямо на несущиеся внизу гоночные болиды. Я успел, рывком отбросив за спину ненужную уже мне камеру, которая перелетела обратно через эстакаду, броситься вслед за Анной, как будто бы у меня были крылья, и я мог спасти её, схватив в падении и поднявшись с ней в воздух. Но всё чего я добился, это того, что полетел вниз вслед за ней. Меня спасли отснятые кассеты в кофре висевшем меня на плече. Ремень кофра зацепился за какой-то металлический штырь, и меня отбросило обратно на лестницу. Я услышал за спиной визг тормозов, легко прорезавшийся сквозь рёв машин, а затем страшный скрежет и треск. Эстакада качнулась, и вдруг всё вокруг осветилось вспышкой первого взрыва.

Спустя какое-то время, не знаю, какое точно, когда отчасти закончился весь этот смертельный кошмар, я всё ещё в каком-то оцепенении бродил вокруг заливаемых пожарными догорающих остовов автомобилей и карет скорой помощи, увозящих одного за другим раненых и тела погибших в катастрофе гонщиков и зрителей. Тело Анны давно уже унесли какие-то равнодушные люди, а я всё ещё не мог уйти, будто ожидая какого-то знамения. Полицейские уже оставили меня в покое, удостоверившись в моей карточке, и видимо посчитав, что я просто явившийся прежде всех остальных представитель прессы. И в один из этих моментов я совершенно случайно наткнулся на изуродованный, измятый и обгоревший 'Олимпик'. Движимый каким-то странным предчувствием, я подобрал его, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Плёнка внутри уцелела, и проявив её, я увидел кадры, отснятые падающей камерой в последние секунды.

Близкий разрыв тяжёлого снаряда встряхнул наш хлипкий блиндаж до основания. По дощатым стенам снова зашуршал песок, обсыпая всех нас спасающихся от богов войны в этом ненадёжном убежище. Крохотная лампа, висевшая над столом, закачалась, а голос рейхсканцлера вещавшего через настенный репродуктор об очередных победах нашего оружия вдруг прервался и умолк.

Обер-лейтенант Веддинген сидевший напротив меня и даже глазом не моргнувший от взрыва, оценивающе покачал головой и хладнокровно заметил:

— А уже ближе лупит, чем раньше. Глядишь, в следующий раз, шарахнет прямо в крышу. Да Зигги? — он насмешливо улыбнулся.

Я не успел ответить, как зазвонил полковой телефон. Веддинген выругавшись, снял трубку и молча выслушал несколько коротких приказаний.

— Так точно, сделаем! — наконец пролаял он в трубку и с досадливым выражением лица швырнул её обратно на телефон.

— Полковник, — сообщил он в ответ на общий невысказанный вопрос, — говорит, что корректировщику почудилась колонна бронемашин в нашем направлении.