Овердрайв (сборник)

Коллектив авторов

Дёргаю из-за пояса «Гюрзу», взвожу. Пригнувшись, одним прыжком оказываюсь у слухового окна, рву на себя обитую жестью деревянную дверь — открыта! Выстрел. Пуля сочно чмокает стропила где-то совсем рядом, над головой.

Это он специально не попал, или такой стрелок, интересно?

Сгибаюсь и на четвереньках «выпрыгиваю» наружу, едва не сняв скальп о низкий навес. На пару секунд моя спина и попа становятся отличной целью на фоне голубого неба. Две секунды — это очень много. Но быки не стреляют.

А над городом

гуляет солнце. Крыша пахнет тепло и уютно. Ветерок — по-весеннему зябкий, но до чего же вкусный! Господи, и неужели всё должно случиться именно сегодня?!

Не удержавшись, соскальзываю, семеню по мокрому шиферу к бортику, на мгновение зависаю над краем, растопырив руки. Дыхание перехватывает; глаза, наверное, вылезают из орбит. А дурацкий палец, в жутком спазме, непроизвольно жмёт на спуск. «Гюрза» плюёт выстрелом в небо.

Вот же корова суматошная!.. Курица дешёвая, как сказал мой любимый. Обидно…

Оборачиваюсь, пуляю в слуховое окно — просто так, чтобы выиграть время, заставить быков отпрянуть, притихнуть ненадолго.

Брошенный «Винторез» жалко.

Себя ещё жальче.

Можно никуда не бежать — отойти с линии огня мальчиков, залечь и ждать, когда голова первого из них появится в слуховом окне. И перещёлкать их по одному в этом узком лазе, как Лёня тюкал персов при Фермопилах.

Но быки — не дураки. Они, конечно, не лезут в окно. Через минуту один из них появляется из другого лаза — над пятым подъездом. Умники, смотри-ка.

Вскочив, бегу к левому углу и прыгаю на выгнувшую спину дугой арку. Оскальзываюсь на цементе, сердце бухает. Но — ничего, перебегаю и запрыгиваю на крышу четырнадцатого дома.

Я плохо помню, но кажется, за четырнадцатым арки нет. Зато двадцать второй стоит к нему почти впритирку, метра четыре между ними зазор. С хорошего разбега я, наверное, смогу допрыгнуть до следующей крыши. Или, хотя бы, до пожарной лестницы, чтобы зацепиться за неё. Отбить ноги, выбить пару зубов, порвать сухожилия на руках, но зацепиться. Если спущусь на землю, шансов уйти у меня будет больше, много больше. Почти все шансы будут мои! И не надо говорить мне про тех быков, что остались на всякий случай во дворе. Нет их там. Нет!

Пролететь бы только эти жалкие метры до крыши следующей хрущёвки.

Нет? Не смогу?..

Но вариантов-то всё равно нет…

Гулкими волнами рябит и мелькает под ногами шифер. Только бы не подскользнуться, не зацепиться за торчащий гвоздь.

— Да это тёлка! — слышу я довольный голос сзади.

И другой:

— Стой, сука, хуже будет!

Хуже уже не будет, мальчики. Куда уж хуже-то.

Притормаживаю, чтобы обернуться, выстрелить навскидку и сунуть пистолет обратно в карман — всё, пора освобождать руки и брать разбег. Как ни странно, кажется я подранила кого-то, потому что слышу вскрик боли и мат-перемат.

Разбег. А

ноги вдруг становятся тяжёлые, вялые. Давление скакнуло? Только не это, только не сейчас! Давай, беги, Пуля, лети!

Набираю скорость, через силу, заставляя ноги слушаться. Глаза слезятся — тоже плохо. Третий подъезд…

Где-то внизу, в стороне Стахановцев, визжит сирена…

Эх, Гера, Гера!.. Что ж ты так со мной, а?..

Четвёртый…

Сзади топот. Догоняют, что ли?

— Вали её нах**!

Только давайте без нервов, мальчики!

Пятый…

Открывающийся впереди зазор между домами кажется бездонной и непреодолимой пропастью. Ещё быстрее!

Шестой…

Где-то внизу плачет ребёнок. Надрывается, визжит, не слушая уговоров матери.

Господи, помоги! Распростав руки, прыгаю…

Сзади нервно, один за другим хлопают два выстрела.

Вы что же это, олухи?! Вам велено было брать живой!..

Вот бы стать сейчас птицей — недосягаемой, равнодушной с высоты своего полёта ко всему этому людскому копошению, беготне и суете!

Постой, а как же мой Бертран? Он ведь так и умрёт с голоду в машине, если я улечу.

— Есть! — слышу я радостный вопль кого-то из быков. Плохо слышу, будто через наушники с «чумачечей весной».

— Готова, шалава! Я её снял!

Фу, как вульгарно…

Нет, парниша, обломись. Не тот ты охотник, который может снять такую птицу как я. Правда же, Серёж?

— Ага, — кивает он белокурой мальчишеской головой, не отрываясь от Моцартовой сонаты. А хвостатые ноты снимаются с крышки фортепиано, выстраиваются клином и летят вслед за мной — вверх, вверх, вверх… До самой земли.

Diamond Ace. Вселенная больного педантизма

Занавес

Жалюзи, встревоженные бризом, разрезали единственный солнечный луч, который сумел пробиться навстречу жестокости, застывшей перед личиком Миллисент.

Девочка доверчиво смотрела на Эллиота, пытаясь понять, что ищут его глаза.

Самые несчастные на свете голубые глаза.

Радиоприемник распылял чьим-то тенором историю трагической любви, а за стеной трое молодых людей трахали очередную подружку, накачанную рогипнолом.

— Почему они это делают, Эллиот?

Телевизор мелькал радужными пейзажами калифорнийских берегов, поглощая своим шипением тяжелые хлопки из соседней квартиры.

— Нужно поправить кабель, Эллиот.

И только музыкальная шкатулка, подаренная Милли отцом на четырнадцатый день рождения, вот уже полгода ожидала очереди заговорить с раскаленным десятками децибел воздухом.

Девочке не нравилось, что всё в этом мире шумит, громыхает, будто в последний раз.

Люди говорят друг с другом, чтобы не чувствовать себя одинокими.