Шрифт:
I
Всякий раз как он пытался поцеловать ее в губы, женщина ловко отстранялась, а комнату наполнял вызывающе насмешливый хохот. Франсуа не понимал поведения Сони, тем более что она лежала почти голая в его постели. Может, ей доставляло удовольствие унижать его? Однако Соня достаточно умна и не может не понимать, что, достигнув наконец предела своих страстных желаний, Франсуа не отступит. Уж лучше убьет и ее и себя! Надеясь сломить сопротивление, он навалился на нее всем телом, но тут же скатился с кровати и… проснулся. Франсуа Лепито, двадцатичетырехлетнему клерку мэтра Альбера Парнака — самого почитаемого нотариуса в Орийаке, как всегда, снилось, что он спит с женой хозяина.
Три года назад мэтр Альбер Парнак после семилетнего вдовства привел в дом новую жену. До этого хозяйство вела его дочь,
Привычный к одиночеству, Франсуа населил свою комнатку на улице Пастер пленительными мечтами. Как человек, купивший билет национальной лотереи, порой начинает уповать на будущее, полное великолепия, так и Франсуа грезил о том, что в один прекрасный вечер он похитит Соню Парнак и они уедут наслаждаться возвышенной и бессмертной любовью на какой-нибудь остров греческого архипелага. Грецию Франсуа избрал потому, что она казалась ему менее всего похожей на Орийак. Никто, и в первую очередь сам Лепито, не мог бы сказать, действительно ли он надеется осуществить свою мечту, но все говорило о том, что достаточно лишь малейшего поощрения, чтобы нежная страсть переродилась в настоящее исступление.
Как и у многих одиноких людей, у Франсуа появилась скверная привычка разговаривать с самим собой. Ясно, что все его речи были обращены к Соне, словно она была безмолвной, но готовой согласиться с любым его утверждением супругой. В ответ на столь глубокую привязанность Франсуа считал своим долгом поверять ей все свои заботы. Об этой его мании знал лишь один человек — Софи Шерминьяк, пятидесятилетняя овернская вдова, могучая, словно из камня вытесанная, женщина, не лишенная своеобразного величия и чем-то напоминавшая вулканы своей родины. Порой кажется, что такой вулкан угас окончательно и бесповоротно, на самом же деле незатухающий огонь в его недрах только и ждет подходящего момента, чтобы вырваться наружу. Софи была одновременно и владелицей и консьержкой дома на улице Пастер, куда допускались лишь самые благовоспитанные жильцы.
Мадам Шерминьяк любила подглядывать в замочную скважину и подслушивать у дверей холостяков, которым она преимущественно и сдавала меблированные комнаты, правда с условием никогда не принимать у себя гостей противоположного пола. Можно представить, как было подогрето и без того неуемное любопытство Софи, когда она услышала страстные тирады Франсуа. Сначала сердце домовладелицы пронзило ужасное подозрение, что молодой Лепито, несмотря на категорический запрет, прячет у себя какую-то «особу». С решительностью прокурора почтенная матрона почти без стука толкнула дверь в комнату и, к своему величайшему изумлению, никого там, кроме молодого человека, не обнаружила. Операция была проделана мадам еще несколько раз, пока наконец с облегчением она не уразумела, что ее подопечный беседует сам с собой.
Что бы там ни думали все те, кто принимает овернцев за грубых ограниченных материалистов, озабоченных лишь пополнением денежного мешка, — на самом деле это люди с богатым воображением, страстные и увлекающиеся. Будучи настоящей уроженкой Оверни, Софи Шерминьяк без труда внушила себе, что это к ней Франсуа Лепито пылает тайной страстью, что он обожает ее точно так же, как в стародавние времена паж мог обожать хозяйку замка — и только разница в возрасте мешает ему открыться.
Эта разница в возрасте, которая, как ей думалось, пугает Франсуа, саму Софи ничуть не беспокоила. Она чувствовала себя еще достаточно молодой и вполне способной сделать мужчину счастливым. И вовсе не обязательно для этого, считала вдова, заставлять его предварительно пройти через мэрию или церковь. Опьяненная мыслью о предполагаемых ранах, нанесенных ею сердцу Франсуа, мадам Шерминьяк удвоила внимание к постояльцу, надеясь, что в один прекрасный день или лучше вечер клерк позволит себе какой-нибудь жест, который освободит их обоих от излишней робости. Обоих, поскольку Софи, при всей широте ее взглядов, получила от папы-фармацевта слишком строгое воспитание, чтобы отважиться на первый шаг. Что до Франсуа, то, ни сном ни духом не догадываясь о нежных чувствах Софи Шерминьяк, он простодушно радовался, что у него такая заботливая домовладелица.
Отчасти из благодарности, а отчасти потому, что этого требовали элементарные правила вежливости, уходя утром из дому, Франсуа никогда не проходил мимо мадам Шерминьяк, не сказав ей несколько любезных слов. Это случалось каждое утро, ибо, по правде говоря, Софи ежедневно поджидала своего жильца и, разумеется совершенно случайно, оказывалась у него на дороге.
— Здравствуйте, мадам Шерминьяк, — поздоровался Франсуа в то знаменательное утро. — Надеюсь, вы хорошо провели ночь?
— Прекрасно, мсье Лепито, благодарю вас. И это несмотря на то, что имела глупость приготовить на ужин потроха. Нам, одиноким женщинам, приходится искать утешения в гастрономических причудах… одиночество порой так тягостно…
Подобные замечания обычно сопровождались весьма выразительными вздохами.
— А как вы, мсье Лепито? Хорошо отдохнули?
— Так себе… я очень неспокойно спал… представляете, даже свалился с кровати.
— В вашем возрасте, да еще когда вы влюблены… — заметила Софи голосом, в котором звучало обещание безграничных наслаждений.
— О мадам, не воображайте, пожалуйста, будто…
Она заговорщицки подмигнула.
— Шило в мешке не утаишь… В ваши годы, мсье Лепито, мужчины воображают, будто женщины — бесчувственные или слепые создания… и что разница в положении, а тем более в возрасте — непреодолимое препятствие… Какая глупость! Каждой женщине приятно и лестно чувствовать себя любимой… так что наберитесь мужества, мсье, и смело бросайтесь в бой!
— Вы… вы действительно думаете, что…
— Если вы не просите, то как же вам могут предложить… — В ее голосе послышались более чем многообещающие интонации. — Как же вам осмелятся предложить то, чем, несомненно, мечтают одарить вас?
Посмотрев вслед озадаченному постояльцу, мадам Шерминьяк вернулась в свою квартиру на первом этаже, уверенная, будто сильно продвинулась в осуществлении своих греховных замыслов. Вся в предвкушении грядущих страстных объятий, она отдалась потоку своего воображения…
Выйдя на улицу, Франсуа стал размышлять о том, каким образом мадам Шерминьяк пронюхала о его нежной страсти к Соне. Никогда он не говорил ей об этом, да и Соня никогда не была у него в гостях… Откуда же тогда? Однако намеки на разницу в положении и особенно в возрасте несомненно означают, что домовладелица обо всем знает…
Нисколько не догадываясь о смятении, которое он внес в сердце почтенной дамы, Франсуа окольным путем — как всегда, в последнее время — направился в контору мэтра Парнака. Контора находилась слишком близко от дома, и молодому человеку пришлось изобретать довольно фантастический маршрут, чтобы прогуляться, а главное — помечтать о Соне. С улицы Пастер он шел на бульвар Монтион, потом от площади Жербер — к площади Рузвельта и, наконец, по улице Фрэр добирался до авеню Гамбетта. Там в тенистом саду стоял особняк мэтра Парнака, часть которого занимала процветающая нотариальная контора. Сегодня прогулка особенно затянулась — услышав от мадам Шерминьяк, что возраст не помеха, Франсуа явно был на седьмом небе от счастья. Гуляя, он разглядывал витрины, особенно охотно останавливаясь у тех, где выставляли подарки, платья и манто. Возле первых молодой человек выбирал, что бы он подарил Соне, будь у него достаточно средств, а возле вторых пытался представить себе, пойдет ли то или иное платье или нет. Словом, забот у молодого влюбленного было предостаточно.