Овернский клирик
Шрифт:
Вопрос сопровождался хохотом, но я предпочел воспринять его серьезно:
– Книгу дайте!
– Чего-о?! – бородачи возмущенно переглянулись. Наконец один пожал плечами:
– Хрен с ним! Потом вместе с ним и закопаем! Эй! Книгу его милости!
Наверху протопали тяжелые башмаки, и в люк упал многострадальный «Светильник».
– Грамотный! Тот поп, что перед тобой был, все исповедаться хотел! Знаешь такого? Умберто его звали.
Бородачи деловито проверили цепи и начали подниматься наверх. Затем лестницу убрали, хлопнула крышка. Я остался один, если не считать, конечно, творения отца Гонория…
Того, кто обживал подвал до меня, звали Умберто. Вот, значит, как закончил свои дни посланец Его Высокопреосвященства!
На полу я нашел глиняный кувшин с водой и оловянную миску – пустую. Впрочем, ни есть, ни пить не хотелось. Меня интересовали лишь два обстоятельства – через сколько дней меня собираются закопать и насколько эти друзья народа бдительны.
2
Ночь пришла быстро. Меня никто не беспокоил, и я успел, как и надлежит узнику, обстоятельно обследовать свою тюрьму. Правда, я мог двигаться лишь в пределах двух шагов, насколько позволяли цепи. Но этого хватило. Итак, подвал – самый обыкновенный, зато прочный и весьма сырой. Цепи успели покрыться обильной ржавчиной, цемянка на стенах начала отставать, обнажая грубый камень. Окошко оказалось очень узким, да и находилось слишком высоко. Камень, железо, цемянка… Только люк в потолке был деревянным, но дотянуться до него не представлялось возможным.
Да и зачем? Наверху то и дело бухали ножищи – стража на месте.
Мною не интересовались, но, присмотревшись, я сумел заметить большую щель в люке как раз над моей головой. Итак, за мной можно наблюдать. Другое дело, насколько их интересует моя персона…
Когда за окошком уже начало темнеть, люк отъехал в сторону, и в проеме показалась бородатая рожа, вопросившая, не требуется ли его милости свечка, дабы почитать перед сном. Перегар, заполнивший подвал, засвидетельствовал, что охрана отдала дань «соку вина священному». Конечно, они не падали с ног, но и это хорошо. Ночью в подвале темно, а пьяный глаз не особо внимателен.
Я лежал на соломе, положив скованные руки на грудь, и делал вид, что сплю. На самом деле сон не шел – перед глазами стояло малиновое пламя, черные фигурки, корчившиеся в огне. Геенна огненная… В детстве я как-то спросил отца Константина, нашего духовника, что означает это странное слово. Священник немного растерялся, но пообещал узнать – и действительно узнал. Оказалось, что геенна – всего лишь печь, где пекли лепешки. Впрочем, позже я прочитал, что Геенной называли также овраг возле Иерусалима, в котором сжигали мусор. Доминик д’Эконсбеф решил сжечь мусор – точнее, крыс, напавших на его замок. Я не мог судить его, потерявшего отца и брата, но ужас не отпускал. Страшным было не только увиденное. Куда чудовищней то, что кто-то – человек или логр – может управлять этим адом. Выходит дэргов не зря проклинали, не зря гнали и травили? Но ведь д’Эконсбефы жили мирно, и если бы не безумная затея Его Преосвященства… Хотя не такая уж безумная – теперь никто не вспомнит епископу его давних грехов и все беды можно огулом списать на «демонов» из замка. Но я тут же поправил себя: Арно де Лоз все же просчитался – сеньор Доминик уцелел, жива Анжела… Интересно все же, какую роль во всем этом играла дочь Тино-жонглера? Да, они живы; живы и на свободе – я молил Господа об этом – Пьер и Ансельм, жив и я. Пока, во всяком случае.
Наверху все стихло. Я открыл глаза и осторожно приподнялся. Люк молчал, и я понадеялся, что бравые разбойнички мирно дремлют. И в самом деле, чего им опасаться? Ненавистный поп надежно скован, стены не пробить, пол не прокопать…
Рука потянулась к «Светильнику». Вспомнились полные искреннего возмущения речи Ансельма, скорбное молчание нормандца… Бедные ребята, намучились они с творением отца Гонория! Тащить подобный бред от Сен-Дени до Памье!
Я взвесил книгу на руке и невольно усмехнулся. Тяжеловат томик! Слишком тяжел для обычной книги из библиотеки Сен-Дени. Хорошо, что латники де Лоза и народные заступники де Гарая не обратили на это внимания. Первые – по горячке, вторые – из праведной ненависти к проклятым грамотеям. А может, помогло благословение отца Сугерия, вручившего мне эту книгу.
Рука легла на обгорелую твердую обложку. Ну, с Богом!
Деревянная створка поддалась легко. Так и задумано – нащупать еле заметную щель, слегка потянуть… Да поможет высокоученый брат Гонорий своему скоромному собрату! Двойные стенки разошлись, и я нетерпеливо сунул руку в тайник. Веревка! Тонкая, зато крепкая, с множеством узлов. Незаменимая вещь для узника, особенно если придется спускаться с какой-нибудь башни или стены. Увы, я находился в подвале, а посему отложил веревку в сторону. Нож! Хитрое изобретение отца Иегудиила, который так не потрафил брату Петру с крючком. Да, крючки у нашего кузнеца не самые лучшие, зато ножи… Я потрогал удобную маленькую рукоять и осторожно нажал на бугорок у основания. Лезвие выскочило бесшумно – длинное, обоюдоострое. Жало!
Если бы не цепи! Впрочем, и для них в тайнике имелось нечто – и для цепей, и для решеток. Напильничек – маленький, удобный – и пилка. Отец Иегудиил уверял, что и то и другое ему привезли прямо из Дамаска, а там сии столь тонкие изделия получили из тайной мастерской ассасинов. Люди Горного Старца понимают толк в подобных вещах!
Вторую створку обложки я вскрывать не стал. Не к спеху.
Наверху было тихо, и я осторожно провел напильником по ржавому металлу. Ржавчина – это хорошо. Это просто превосходно! Утром можно прекрасно замаскировать ночную работу. Я прикрыл глаза, прочитал про себя «Отче наш» и «Верую» и принялся за дело. Креститься не стал, чтобы лишний раз не звякнули цепи.
Когда настало утро, я спал настолько крепко, что не услыхал, как мои ангелы-хранители открыли люк. Проснулся я от толчка в бок.
– Вставай, поп! Кто рано встает, тому бог дает! Потом догоняет и добавляет!
Хохот… Я тут же вспомнил о ноже, но он был надежно спрятан у пояса. Все прочее вновь покоилось в недрах поистине бездонного творения отца Гонория…
– Жрать будешь, по-о-оп?
«Жрать» – сильный глагол, особенно для тех, кто уже два дня не обедал. Правда, кусок ячменного хлеба, брошенный прямо на солому, никак не соответствовал ассоциациям, которые вызывает это слово. Мои тюремщики, однако, нашли данное обстоятельство забавным.
– Тебе, поп, велено поститься. Попил народной кровушки, будя!
Спорить я не стал, не желая продлевать их пребывание в опасной близости от «Светильника». Только бы не вздумали поглядеть на «картинки» или вновь проверить цепи! К счастью, их интересовало другое.
– А правда, поп, что у вас в Сен-Дени всем кой-чего отрезают? Потому вы и такие праведные?
Вновь бесшабашное: «Га-га-га!» – и бесстрашные разбойники полезли наверх. Я пожелал им счастливого пути, постаравшись принять самый безнадежный вид. Я сломан, мне страшно, мне стыдно за бочки выпитой мною народной крови…
Наверху долго не унимались – похоже, возлияние продолжилось. Вскоре хриплые голоса затянули песню, начало которой я уже слышал. Итак, род людской воспрянет и поделит все по справедливости. Весь мир угнетения и насилья будет разрушен до основанья, а затем каторжники и бродяги построят истинный Град Божий. Для этого всем нужно собираться для последнего и решительного боя, чтобы перерезать попов, господ, грамотеев и всех, у кого нет мозолей…
Пели долго, и под этот аккомпанемент я рискнул вновь раскрыть «Светильник», точнее, его хитрую обложку. Времени мало, следовало рискнуть. Ночью я сделал не все, хотя столь милые сердцу моих тюремщиков мозоли – даже кровавые водянки – успел заработать.