Овидий в изгнании

Шмараков Роман Львович

– Эгей! – кричал он, выходя из моря, человеку, понуро сидящему под столбом, и крутящемуся близ него единорогу в расстегнутой рубахе. – Как ваши дела?

– Брожу над морем, – отвечал Генподрядчик, неопределенно разводя руками, – жду погоды. Маню ветрила кораблей. Сдать что-нибудь желаете?

– Нет, – сказал сантехник. – Я сантехник. Вы ничего не слышали обо мне? Василий меня звать.

– Нет, не имел удовольствия, – апатично сказал Генподрядчик. – Здесь очень ограниченный круг знакомств. Никаких новых лиц не встречается.

– Пацаны спать ушли все, – пояснил

единорог. – Всю ночь ведь тут.

– Вы к нам с осмотром приходили, – настаивал сантехник. – Улица К. Фридриха, дом тридцать семь.

Генподрядчик повернул к нему лицо с выражением недружелюбного интереса. «Вот как», – сказал он. Единорог, прекратив скакать кругами, подошел ближе. Не давая им времени на решительные действия, сантехник обрисовал существо дела и воззвал к их благоразумию и лично благоразумию Генподрядчика. Он хотел ему сразу польстить, и это удалось.

– Как интересно, – сказал Генподрядчик, выслушав рассказ о пастыре тюленей. – Так вот для чего Платон Александрович меня сюда отправил. Он, значит, тоже заранее знал. Старый сардоник.

– Корабль строить надо, – сказал сантехник. – Успех ждет нас на море. Есть такое мнение.

Генподрядчик огляделся.

– Вы видите пригодные для этого материалы? – спросил он.

Действительно, сделать из песка, яблонь и железных кабинок для переодевания корабль, совместимый с жизнью, казалось непросто.

– Помощи надо просить, – предложил сантехник.

– У кого? – поинтересовался Генподрядчик.

– Пацаны ушли все, – представил единорог. – Всю ночь на столбах. Сколько провода нарезано, все без толку.

– У автора, – сказал сантехник. – Ах, да, – опомнился он. – Что это я, в самом деле. Тогда, может быть, у сюжета? – предложил он. – Он же тоже заинтересован. Если мы его сейчас не двинем, он так и будет стоять.

Генподрядчик обдумал.

– Не выйдет, – с сожалением сказал он. – У какого сюжета? Который уже совершился? Так вот – мы здесь, это его результат, а больше с него клока шерсти не возьмешь. У того, который должен совершиться? Так он не совершится, пока мы его не двинем, а когда мы его двинем, то его помощь нам не понадобится. Замкнутый круг.

– Утонченно-порочный, – оценил сантехник. – А если у внесюжетных элементов? В хорошем произведении они создают изобилие образности.

– То в хорошем, – сказал Генподрядчик. – А тут шаром покати. Сухость рассказа иногда до «Жиль Блаза».

– Я попросил бы, – щекотливо сказал сантехник, которого такие разговоры лично затрагивали.

Генподрядчик извинился.

– Ну, а какие, например, элементы? – спросил он.

– Портрет, прежде всего, – начал перечислять сантехник. Он пытливо посмотрел на Генподрядчика, потом на единорога и понял, что их портреты, даже самые детализованные, будучи включены в текст, конечно, прибавят ему пряности, но корабль построить не помогут. – Дальше, интерьер. Это когда канарейка кричит: «Я тоже Собакевич». Тут этого в заводе не имеется. Потом, лирические отступления.

– Куда несешься ты, – с тоской произнес Генподрядчик.

– В техническом смысле – никакого проку, – решительно отмел сантехник. – Хотя красиво, конечно. Потом, внутренние монологи и вообще вся диалектика души, которую при экранизациях вырезают.

– Может закадровый голос читать, – воспротивился Генподрядчик, который любил диалектику своей души, особенно борьбу противоположностей, происходившую в ней с особой жестокостью, и не хотел расставаться с нею вот так, за здорово живешь.

– Какие теперь голоса, – сказал сантехник. – Расстройство одно. Вот был Копелян, а теперь что.

Они сошлись во мнении, что закадровые голоса теперь не те и что доверять им чью бы то ни было диалектику можно лишь с крайней осторожностью.

– Пейзаж еще, – вспомнил сантехник.

Они огляделись.

Берег, решенный в простых линиях, двумя-тремя горизонтальными движениями акварели, скупо ограничивался справа черной вязью, в которую сплелись «родные дети русской Флоры», как сказал поэт, а далеко у линии горизонта его прямолинейные черты перебивались одиноким хороводом ветряной мельницы.

– Я думаю, – сказал Генподрядчик, – что выражу общее мнение.

– Сомнений нет, – подтвердили все.

Мельницу они с трудом, упершись кто рогом, кто чем, завалили сначала набок, потом поставили вверх ногами, и сантехник удачно приобретенной мастикой зашпаклевал бедному строению крышу, ставшую дном.

– Лишь бы не протекла, – сказал он.

Единорог тем временем, отлучившись на минуту, с криками удовольствия катил по берегу крылья, оторванные с мясом у соседней мельницы.

– Иначе на месте крутиться будет, – пояснил он. – Вторая лопасть нужна.

С его деятельной и удивительно толковой помощью они быстро сделали из мельницы нечто вроде водного велосипеда, с педалями внутри, вращавшими обе пары крыльев, и вскоре этот ужас кораблестроения, спущенный на воду, покачивался у берега в нетерпеливом ожидании великих географических открытий. Заминка вышла с именем: единорог настаивал на том, чтоб свое детище наречь «Свирепый», Генподрядчик предпочитал титло «Балетмейстер Иван Вальберх», а сантехник хотел только отплыть скорее и ради этого убедил товарищей принять компромиссный вариант. Наконец они поддались на уговоры, единорог для такого случая разбил об мельницу остатки водки, и «Свирепый балетмейстер Иван Вальберх», вращаемый неутомимыми ногами единорога как младшего по званию, дрогнул и рассек прибрежные буруны.

Они плыли час и два. Тюлени сопровождали их, выныривая из воды веселой стайкой, подплывавшие сирены напевали милые кафешантанные непристойности, горбачи и нарвалы с официальной отчужденностью держались в отдалении, и сантехник смотрел не моргая прямо по курсу, чтобы увидеть самому ему неведомо что.

– Лес, – с волнением произнес он.

Перед ним открылся, среди неопрятно-серой воды, густой лес, шелестящий приветными кипарисами, воздымающимися из волн, оглашающийся задорным ауканьем бродячих старух и туристическими песнями у костра, извещавшими морскую фауну о желании лирического героя куда-нибудь вернуться, надеть фрак и стать-таки просто мужиком, как ему давно хотелось.