Овод (с иллюстрациями)
Шрифт:
Монтанелли сорвал розочку с куста, оборвал лепестки и бросил их в воду.
– Ты прав, carino. Довольно, не будем больше говорить об этом. Все равно словами не поможешь… Что ж… дойдём.
Глава III
Осень и зима миновали без всяких событий. Артур прилежно занимался, и у него оставалось мало свободного времени. Всё же раз, а то и два раза в неделю он улучал минутку, чтобы заглянуть к Монтанелли. Иногда он заходил к нему с книгой за разъяснением какого-нибудь трудного места, и в таких случаях разговор шёл только об этом. Чувствуя вставшую между ними почти неосязаемую преграду, Монтанелли избегал всего, что могло показаться попыткой с его стороны восстановить прежнюю близость. Посещения Артура доставляли ему теперь больше горечи, чем радости. Трудно было выдерживать постоянное напряжение, казаться спокойным и вести себя так, словно ничто не изменилось. Артур тоже замечал некоторую перемену в обращении padre и, понимая, что она связана с тяжким вопросом о его «новых идеях», избегал всякого упоминания об этой теме, владевшей непрестанно его мыслями.
И всё-таки Артур никогда не любил Монтанелли так горячо, как теперь. От смутного, но неотвязного чувства неудовлетворённости и душевной пустоты, которое он с таким трудом пытался заглушить изучением богословия и соблюдением обрядов католической церкви, при первом же знакомстве его с «Молодой Италией» [15] не осталось и следа. Исчезла нездоровая мечтательность, порождённая одиночеством и бодрствованием у постели умирающей, не стало сомнений, спасаясь от которых он прибегал к молитве. Вместе с новым увлечением, с новым, более ясным восприятием религии (ибо в студенческом движении Артур видел не столько политическую, сколько религиозную основу) к нему пришло чувство покоя, душевной полноты, умиротворённости и расположения к людям. Весь мир озарился для него новым светом. Он находил новые, достойные любви стороны в людях, неприятных ему раньше, а Монтанелли, который в течение пяти лет был для него идеалом, представлялся ему теперь грядущим пророком новой веры, с новым сиянием на челе. Он страстно вслушивался в проповеди padre, стараясь уловить в них следы внутреннего родства с республиканскими идеями; подолгу размышлял над евангелием и радовался демократическому духу христианства в дни его возникновения.
15
«Молодая Италия» – название тайного общества, организованного в 1831 году итальянскими революционными эмигрантами под руководством Джузеппе Мадзини для борьбы за освобождение Италии от австрийского владычества, за объединение страны, за создание итальянской республики.
В один из январских дней Артур зашёл в семинарию вернуть взятую им книгу. Узнав, что отец ректор вышел, он поднялся в кабинет Монтанелли, поставил том на полку и хотел уже идти, как вдруг внимание его привлекла книга, лежавшая на столе. Это было сочинение Данте – «De Monarchia» [16] . Артур начал читать книгу и скоро так увлёкся, что не услышал, как отворилась и снова затворилась дверь. Он оторвался от чтения только тогда, когда за его спиной раздался голос Монтанелли.
16
De Monarchia («О монархии») – сочинение великого итальянского поэта Данте Алигьери (1265—1321), отстаивающее необходимость ликвидации феодальной раздроблённости Италии путём создания единой итальянской монархии и критикующее притязания римского папы на светскую власть
– Вот не ждал тебя сегодня! – сказал padre, взглянув на заголовок книги. – Я только что собирался послать к тебе справиться, не придёшь ли ты вечером.
– Что-нибудь важное? Я занят сегодня, но если…
– Нет, можно и завтра. Мне хотелось видеть тебя – я уезжаю во вторник. Меня вызывают в Рим.
– В Рим? Надолго?
– В письме говорится, что до конца пасхи. Оно из Ватикана [17] . Я хотел сразу дать тебе знать, но всё время был занят то делами семинарии, то приготовлениями к приезду нового ректора.
17
Ватикан – папский дворец в Риме; в переносном смысле – папская власть, правящие круги римско-католической церкви.
– Padre, я надеюсь, вы не покинете семинарии?
– Придётся. Но я, вероятно, ещё приеду в Пизу. По крайней мере на время.
– Но почему вы уходите?
– Видишь ли… Это ещё не объявлено официально, но мне предлагают епископство.
– Padre! Где?
– Для этого мне надо ехать в Рим. Ещё не решено, получу ли я епархию в Апеннинах или останусь викарием здесь.
– А новый ректор уже назначен?
– Да, отец Карди. Он приедет завтра.
– Как все это неожиданно!
– Да… решения Ватикана часто объявляются в самую последнюю минуту.
– Вы знакомы с новым ректором?
– Лично незнаком, но его очень хвалят. Монсеньёр Беллони пишет, что это человек очень образованный.
– Для семинарии ваш уход – большая потеря.
– Не знаю, как семинария, но ты, carino, будешь чувствовать моё отсутствие. Может быть, почти так же, как я твоё.
– Да, это верно. И всё-таки я радуюсь за вас.
– Радуешься? А я не знаю, радоваться ли мне.
Монтанелли сел к столу, и вид у него был такой усталый, точно он на самом деле не радовался высокому назначению.
– Ты занят сегодня днём, Артур? – начал он после минутной паузы. – Если нет, останься со мной, раз ты не можешь зайти вечером. Мне что-то не по себе, Я хочу как можно дольше побыть с тобой до отъезда.
– Хорошо, только в шесть часов я должен быть…
– На каком-нибудь собрании?
Артур кивнул, и Монтанелли быстро переменил тему разговора.
– Я хотел поговорить о твоих делах, – начал он. – В моё отсутствие тебе будет нужен другой духовник.
– Но когда вы вернётесь, я ведь смогу прийти к вам на исповедь?
– Дорогой мой, что за вопрос! Я говорю только о трех или четырех месяцах, когда меня здесь не будет. Согласен ты взять в духовники кого-нибудь из отцов Санта-Катарины [18] ?
– Согласен.
Они поговорили немного о других делах. Артур поднялся:
– Мне пора. Студенты будут ждать меня.
Мрачная тень снова пробежала по лицу Монтанелли.
– Уже? А я только начал отвлекаться от своих чёрных мыслей. Ну что ж, прощай!
– Прощайте. Завтра я опять приду.
18
Санта-Катарина – церковь Святой Екатерины в Пизе.
– Приходи пораньше, чтобы я успел повидать тебя наедине. Завтра приезжает отец Карди… Артур, дорогой мой, прошу тебя, будь осторожен, не совершай необдуманных поступков, по крайней мере до моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как я боюсь оставлять тебя одного!
– Напрасно, padre. Сейчас все совершенно спокойно, и так будет ещё долгое время.
– Ну, прощай! – отрывисто сказал Монтанелли и склонился над своими бумагами.
Войдя в комнату, где происходило студенческое собрание, Артур прежде всего увидел подругу своих детских игр, дочь доктора Уоррена. Она сидела у окна в углу и внимательно слушала, что говорил ей высокий молодой ломбардец в поношенном костюме – один из инициаторов движения. За последние несколько месяцев она сильно изменилась, развилась и теперь стала совсем взрослой девушкой. Только две толстые чёрные косы за спиной ещё напоминали недавнюю школьницу. На ней было чёрное платье; голову она закутала черным шарфом, так как в комнате сквозило. На груди у неё была приколота кипарисовая веточка – эмблема «Молодой Италии». Ломбардец с горячностью рассказывал ей о нищете калабрийских [19] крестьян, а она сидела молча и слушала, опершись подбородком на руку и опустив глаза. Артуру показалось, что перед ним предстало грустное видение: Свобода, оплакивающая утраченную Республику. (Джули увидела бы в ней только не в меру вытянувшуюся девчонку с бледным лицом, некрасивым носом и в старом, слишком коротком платье.)
19
Калабрия – горная область в Неаполитанском королевстве.
– Вы здесь, Джим! – сказал Артур, подойдя к ней, когда ломбардца отозвали в другой конец комнаты.
Джим – было её детское прозвище, уменьшительное, от редкого имени Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные подруги-итальянки звали её Джеммой.
Она удивлённо подняла голову;
– Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.
– И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы…
– Да нет, – поспешно заговорила она. – Я ещё не состою в организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения. Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?