Ovum
Шрифт:
До нас никто не называл передачу декодированных записанных эмоций через переделанный транскраниальный стимулятор словом «нейро». И слова «ретропластик» не было. Я придумала. Файл с треками наших оргазмов я переименовала в morgenshtern, в шутку, а студийным понравилось.
Все слова придумала я, как обычно. Кроме слова базовые. Их так стали называть после войны и Перехода, остатки раздолбанной патриархальной армии, орков, военных преступников, убийц, любого с доказанным эпизодом секса без авторизованного согласия. Базовые, потому
Ретропластик я потом возненавидела, особенно старую посуду.
Грязь на штанах ему прощала до последнего, а жёлтые пластиковые тарелки нет. Орала, выброси это дерьмо, мерзость, видеть не могу, выбирай, я или они.
Он не мог выбрать, и я выбрала сама, ушла от него и ни о чём не пожалела, ни разу.
Я слышала потом, через несколько лет, что со студии его выгнали, и все права на Morgenshtern’а он потерял, не удивилась ни капли тогда.
Я смотрю на парня в свитере с оленями, я думаю, вот будет номер, если он сейчас обернётся.
А он, а он убирает от лица левую руку и медленно поворачивается ко мне, как будто это режиссёрский приём, как будто в скрипте написано усилить драму, и её усиливают. Как будто разряд в мозг через нейромаску, я вижу его лицо, он улыбается, делает вот так рукой и говорит, привет, я тебя сразу заметил, но нужно было кое-что закончить, дедлайн, сама понимаешь.
Дедлайн у него.
Говорю, ну привет.
11. Инженер. Активация резервной копии
В сарае хлопает входная дверь и сквозь отвратительный перезвон китайской игрушки звучит женский голос.
Я узнал её со второй фразы. Сколько лет прошло, двадцать?
Чёрная Точка.
Двадцать лет назад она не любила своё имя. Запрещала мне его произносить. У нас была игра: никаких имён. Про себя я называл её Чёрная. Чёрная Точка.
Она носила всегда одно и то же: чёрное, оверсайз, с рваными краями. Пряталась в слоях обманок. Исчезала, уходила в чёрную точку.
Я записывал её на телефон, айпад, gopro. На всё, что могло записывать. Терабайты Чёрной Точки.
Она закрывалась от объектива. Пряталась, уворачивалась. Зачем, убери, не надо.
Я говорил: ты же всё равно рано или поздно уйдёшь, тебе надоест эта игра, а как мне работать без материала? Злилась: тебе это от меня нужно? Материал? Да, говорил ей, конечно. Это. Ты потом поймёшь, позже, когда меня уже не будет, когда ничего не будет, потерпи. Она швыряла в меня посуду, подушки, вибратор.
Я хорошо помню день, когда мы расстались.
Мы не виделись неделю. Она вернулась из Турции, с побережья, там сейчас буферная зона, а тогда ничего такого
Я сразу понял, как только увидел эту цепочку: всё произойдёт сегодня, сейчас. Ещё минут десять, пятнадцать, полчаса – щёлкнет замок, она спустится вниз, и версия реальности, где мы вместе, завершится, схлопнется, отключится от сервера.
– Что это?
– Где? А, это.
Я ещё держал перед собой камеру, но для неё уже не существовал.
– Выключи, – сказала она.
– Почему?
– Потому что. Я ухожу.
Я спросил её:
– Белая полоска от купальника? На косточке, сбоку? Там, где кожа не загорела? Осталась у тебя такая?
Я думал об этой полоске, когда она была в Турции, когда сидела на чужом лице, застёгивала вокруг щиколотки цепочку – купила на деревенском базаре, или он ей купил, или они вместе, когда поехали в город. Я представлял эту полоску, как она светится на её коже в сумерках спальни, на чёрном постельном белье. Как стрелка дорожного указателя – вниз и ещё раз вниз, между бёдер. Идеальный раздражитель, портал в чистую эмоцию. Она улыбнулась.
– Да, осталась.
Я выключил камеру.
– Спасибо.
– За что?
– За три недели взаперти с тобой в этой квартире, за терабайты видео на облаке. За то, что теперь от тебя останется только память, структура синапсов, несколько часов архивных записей. За возможность оживить эти воспоминания, вытащить их из моей головы, получить полный контроль над своим прошлым, над твоим прошлым. Активировать резервную копию. Откатить назад – до этой серебряной цепочки. Доказать, что во времени можно двигаться в двух направлениях: можно вперёд, а можно назад, и это равнозначно. Одно не хуже и не лучше другого.
Ничего из этого я ей не сказал.
Ответил: хоть поработаю спокойно, закрою контракт.
Она ушла, её ключ остался висеть в прихожей.
Год спустя я переделал транскраниальный излучатель больничного стимулятора – теперь он был размером с сигаретную пачку и помещался в обычную VR-маску. Декодер нейроволн занимал ещё меньше места, но я заменил его Wi-Fi-модулем: модуль не так сильно грелся, а вместо декодера я подключил ноут, получилось мощнее и быстрее. Клеммы я укрепил на лямке ремня и в верхней части поролонового бортика маски. Чтобы совместить стимуляцию с видеорядом, мне понадобилось две ночи и бесплатная программа для видеомонтажа.
Технически невозможно помнить тот день лучше, чем помню его я.
Я закончил монтировать видео под утро.
Разогрел лапшу в пластиковом контейнере, перелил в чашку, выпил.
Надвинул на глаза маску – она выглядела как обычная маска виртуальной реальности, корпус из дешёвого пластика, эластичный ремешок, два разъёма – для питания и для карты памяти. Вся разница была только в клеммах.
Запустил трек стимуляции.
Щелчок, радужная рябь, как в сломанном сканере.