Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Первомайский Леонид Соломонович

ОКТЯБРЬ

О воин осени, октябрь наш вихревой, Как радостна твоя о нас забота! Ведь это ты провел нас сквозь ворота Новейшей жизни и мечты живой. И буря пролетарского восстанья С твоими бурями в одном строю. И вот оно — твое завоеванье — Страна Советов здесь, в родном краю. От мертвых листьев отделив живые, Себя нашел в свободе этот век. И только власть труда признав впервые, Впервые стал собою человек. Цветущей осени октябрь наш золотой, Как радостна твоя о нас забота! Ведь это ты провел нас сквозь ворота Новейшей жизни и мечты живой. 1939

«Забыв

о прошлом, Тясьмин тихо спит…»

Забыв о прошлом, Тясьмин тихо спит Меж берегов, пристанищем удачи. Высокий цвет над островом маячит, Как сонный лев, гора полулежит. Вблизи от ветряков и от могил Неведомая предкам мчит машина; Конь прядает ушами, и картинно Ступает древний вол, лишенный сил. Как пашня разливается, звеня! Подсолнух тянется навстречу лету; Как девушка, в кругу большого дня Артачится веселый ветер лета. Дни неприметно встали в ряд один, В века соединясь во всем величье. В цвету благоухает пограничье И новизну лелеет Чигирин. 1937

«И день далекий, и земля далёко…»

И день далекий, и земля далёко. Я помню всё. И тесный двор и сад. Стреха-растрепа. Аист одиноко Задумался. В саду покой и лад. Как ласков мир в вечернем озаренье! Как ласково дыхание земли. Двух тополей протянутые тени, Слегка согнувшись, на скамью легли. И вот выходит молодая мать, И на кусты глядит, донельзя рада, И в пенье славит изобилье сада, Ту песнь Дунаю сладостно внимать. И нет Дунаю ни конца, ни края, Я слушаю, не ведая забот, Со мною рядом невидимка-крот Творит округлый холм не поспешая. Далек тот вечер, никогда не встанет Он вновь сиять от всех своих щедрот. Ни малой порослью не позовет, Ни из глубин в глаза мои не глянет. К чему ж навеки — маревом, напевом — Он стал воспоминанием моим. О память! Ты стоишь роскошным древом Над неприметным холмиком немым. 1938

«Старательно подметены дворы…»

Старательно подметены дворы, Чернеют грядки смачно, нету пыли, Везде приметы молодой поры: Так быстро девушки восстановили На каждой хате бурями зимы Размытые рисунки. Вмиг из тьмы Ковры выносят. Медленно иду И замечаю, что в любом саду Набухли почки вишни, а кизил Стоит уже в гуденье и цвету — Наместник солнца меж дерев. Как мил Букет фиалок, что несет девчонка. В овраге глина чавкает так звонко, Зияют норы, шелест, тишина, Ракши [15] щекочущая речь слышна. А вот и двор желанный. Как три брата, Три тополя у клуни. Нет возврата Зиме, стропила глянули на свет, Где тлеющей соломы больше нет. Зимы и след простыл. По крутосклону Взбегает сад, бежит ручей со звоном, И два козленка, озирая сад, На погребе внимательно стоят. Я шлю тебе привет, мой милый край, Мое счастливое начало дня, Прими меня, будь другом для меня И возраст мой сутулый приласкай. 1938

15

Птица — другое название сизоворонка.

«Урожай был шумный, обильный…»

Урожай был шумный, обильный, Медоносен был и высок. Я нашел на стерне бессильной За день только один колосок. Припоздав к огневому началу, Я увидел на копнах свет. На меже средь цветов усталых Отпечатан колесный след. На

мою не выпало долю Быть возницей. Сияла синь. Как в лесу сухостой, так в поле Опустелом — чернобыль-полынь. 1. XII. 1928, Мерефа

«Запах меда и горький дым…»

Запах меда и горький дым Над садом вечерним. Паровозы взвизгами режут безмолвье. Пианино печаль свою Кладет пластами на травы, на ветви. В стороне от золота сижу на скамейке, Вспоминаю тебя, как дерево о полдне. Мне хочется острием луча Написать возле себя на песке: «Люблю безумно». 1932

ДУША ПОЭТА

Ищет чуда в звуках и свете, В старом бору, на крутосклоне, Хочет сдружить небо и землю, Словно две нежных ладони. Иногда мечтает погладить землю, Как гладит мать головку ребенка. Мох на болотах сердцем приемлет, Придорожную травку, воздетую тонко. Порою не верит в отзывчивость лета, Вздрагивает от холодного слова, Ищет землю, укрытую где-то В зарницах вечера голубого. И в конце, как гусеница по осени, Забирается в листья глубокой чащи И мечтает о вешней просини И о радостях непреходящих. 1934

«Из невольничьего покоя…»

Из невольничьего покоя Смутно возникнуть мне. Только наедине Можно остаться собою. Кто чужую душу в меня Вселяет в разгаре дня? Не те говорю я людям слова, Что рождены в глубине существа? Легко рукою ветку пошевелить. Погладить былинку малую. Почему же так трудно На людях себя сохранить? Как месяц светится, когда Слегка отворяет двери Своего жилья! В сонме зарниц Он ходит блеклый и бледный. И каждое малое слово — Мое и чужое — Коварно калечит звучанье Скрытой моей жизни. Камень, Упав в озеро, со дна Не цвет, не водоросль посылает, А только лишь ил и муть. О, души одинокой святость! Слова позванивают, как камыши Над озаренным затоном, И солнце мира стозвонно Сияет в зеркале души. 1933–1935

«Не бушевали вихри в лугах…»

Не бушевали вихри в лугах, Дни мостили логова ветхие. Увязали сосны в глубоких снегах, Как клешни, растопырив ветки. Я жил в одиноком дому, Без желания, как без тела, Разлука меня одолеть не сумела, Любимая книга светила сквозь тьму. Ночами жилье мое наперевес Кто-то нес сквозь заснеженный лес, И за тонким морозным окном, К которому я прислонялся лбом, Световыми дождями и тут и там, Рассыпая искры среди темноты, Жарко, без пламени тлели кусты, Фонтаны огня — отрада глазам — Сверкали, вдали озаряя поля… Ужели это была земля? Моя простая земля? 1935

«Серый дождик утром брел…»

Серый дождик утром брел Под завесою тумана. Неприметно раным-рано. Перешел за частокол. К бочке протянул он длани И забегал по двору. И в серебряные ткани Вишен приодел кору. Входит день в осеннем хрусте. Я под дождиком стою. Тоненькая струйка грусти В душу тянется мою. 1936