Ойкумена
Шрифт:
Мальчишки всегда чувствовали настрой своего лучшего и самого щедрого клиента. Им не надо было ничего говорить и даже показывать жестами. Вот и сейчас они обменялись безмолвными взглядами, как будто слышали мысли друг друга. Душа Сантели все еще горела в противоборстве, и тело не желало долгой прелюдии. Плоть, отзываясь на огонь души, жаждала быстрых действий, на грани яростной битвы. И получила вожделенное.
Алхимик 'Гетериона' был довольно узким специалистом, он мало что умел. Точнее умел он толком лишь одну, однако очень ценную вещь - чувствовать людей и их чувства, душевный настрой. Это умение было востребовано у разных лихих людей - убийц, рутьеров, бригадиров,
Алхимик старался на совесть, и когда Жи заглянул в каморку с немым вопросом, слышащий лишь улыбнулся, сделав непристойный жест. Он привык ко всему, переживая вместе с десятками клиентов восхитительные моменты сбывшихся желаний, от обычной близости с женщиной до весьма жутких манипуляций. Однако незримый трезубец чистого белого огня, что вспыхнул в зале светловолосых близнецов, соединяясь в столб чистой энергии, всколыхнул даже его чувства.
Достопочтенный с облегчением вздохнул.
Сегодня обойдется без смертоубийства.
Янтарная жидкость в бутылочке дурманила при вдыхании ее паров. Специально для этого флакон имел длинное, чуть изогнутое горлышко, которое удобно вставлять в нос. Еще можно было, по примеру салонных сибаритов, капнуть на платок, изящно им обмахиваясь. Но в пустошах люди были простые и редко склонялись к эстетскому усложнению сущностей. Здесь жидкий 'янтарь' просто пили, очень быстро, пока бесплотная квинтэссенция дурмана не растворилась в воздухе. И обязательно запивая холодной водой, чтобы жидкость обволакивала желудок. Опасное занятие, плохо очищенный эликсир мог запросто наградить смельчака пожизненной хворью живота. А мог и прожечь стенку желудка, даруя скорую, но безмерно мучительную смерть.
Однако у Достопочтенного Жи товар был неизменно хорош. Неизменно безопасен.
Вода в ванне совсем остыла, и бригадир лишь обтерся мокрым полотенцем. Мышцы болели, но то была приятная боль, как после тяжелой работы. Которая не изнуряет, но укрепляет тело, разгоняя по жилам кровь и даруя радость.
В бутылочке была доза на троих, но Сантели отдал ее братьям, обделив себя. 'Янтарь' подействовал очень быстро, и два прекрасных обнаженных тела живописно раскинулись на кровати. Бригадир молча стоял у окна, за которым бушевала стихия. Уходить не хотелось. Как и всегда, впрочем. Здесь было приятно, чисто, уютно. В этой комнате его всегда ждали, и хотя Сантели прекрасно понимал, что это (если препарировать чувства до их чистой, природной первоосновы) всего лишь зов алчности, ему хватало. Бригадир слишком давно и слишком хорошо понял, что жизнь скупа на добро, и даже хорошая иллюзия чего-ибо - лучше, чем полное отсутствие.
Отсюда всегда было тяжело уходить. А сегодня - особенно.
Тяжело вздохнув, совсем как давеча Достопочтенный Жи, Сантели оделся. Юноши не проснулись. Их глубокий неестественный сон, полный удивительных грез, обещал продлиться до самого утра.
– Когда-то у меня был настоящий наставник. Очень мудрый, достойный человек, - тихо вымолвил Сантели, приглаживая еще чуть влажные волосы.
– И однажды я спросил у него, что есть истинная любовь?
– Он долго думал
Сантели застегнул пояс, затянул узлом свободно свисающий конец с бронзовым уголком, поправил ножны с кинжалом. Посмотрел на юношей, и увидь сейчас это кто-нибудь из его бригады, то непременно подумал бы - подменили вожака, заменили перевертышем. В глазах Сантели, обычно холодно-внимательных, по волчьи опасных, плескался океан боли. Искренней, безграничной боли, что пронзает саму душу.
– И сегодня я спросил себя - истинна ли моя любовь к вам? Готов ли я принести в жертву ...
Бригадир оборвал фразу на полуслове, немного помолчал. Долго смотрел в окно, за которым бушевала стихия, раскрашивая город во все оттенки темно-синего и черного.
– Я был честен с самим собой, как будто сам Пантократор слушал мой ответ. Это было тяжело, но я честно спросил. И я ответил.
Боль и, казалось, сама жизнь уходили из темных зрачков Сантели. Оставался лишь холод и мертвенное спокойствие. Бригадир подошел к кровати и посмотрел на любовников, чьи белые волосы смешались, словно ручейки серебристых родников. Один безмятежно улыбался в наркотическом забытье, сквозь чуть приоткрытые веки блестели ярко-синие глаза. Второй наоборот, чуть поджал алые, припухшие губы, всегда восхищавшие Сантели плавной четкостью линий. Как будто и во сне юношу угнетала некая скрытая печаль.
– Жертвенна ли моя любовь?..
– сам себе повторил Сантели прежний вопрос.
– Истинна ли она?
Бригадир поднял топор, взвесил в руке, как будто держал его первый раз. И сам же себе ответил.
– Нет.
* * *
Лена сидела на кровати - деревянном топчане на кривых чурбанчиках вместо ножек - и молча смотрела в стену. Шнурок в медном шипе испустил струйку дыма и погас. В комнатушке воцарилась тьма, луна скрылась за тучами, а факелы на улице погасли. Жилище девушки располагалось на втором этаже, а внизу, под деревянным полом из узких досок, скрипела мельница-жернов, перетиравшая "на грубую фракцию" какие-то растительные ингредиенты. Завтра Лена начнет свое обучение с производства более тонких фракций, сиречь порошков.
Хороший вопрос - а чем здесь стригут ногти? И стригут ли вообще?
Лена опустила голову и спрятала лицо в ладони. Девушке не раз доводилось плакать, однако на сей раз слезы полились сами собой, без надрыва, ровным потоком. Двое суток, наполненные борьбой за существование и удивительными событиями, не позволяли тоске укрепиться в сердце. Когда тебе все время надо идти, да еще регулярно пытаются убить, печалиться некогда. Теперь же Лена оказалась в относительной безопасности, и осознание всего происшедшего, наконец, накрыло ее, словно цунами.
"Мы больше не в Канзасе". Но из этого места нельзя улететь верхом на торнадо, сюда не ведут дороги и тайные тропы. И она вряд ли когда-нибудь вернется домой. Родители, друзья, дом, декоративный камин, рапиры, дорогой дневник, любимая одежда, планшет с фильмами, старые диски Эрика Клэптона - все осталось позади.
Лена горько и безнадежно рыдала, обхватив себя враз ослабевшими руками, раскачиваясь на кровати. Отчетливо понимая, что Елена Гордова, любимая дочь, прилежная студентка, просто замечательная девушка, исчезает здесь и сейчас. Навсегда. А завтра женщина по имени Хель начнет борьбу за выживание в этом проклятом мире.