Озарение [Версия с таблицами]
Шрифт:
Джеймс Файф руководил проектом в округе Дейд, штат Флорида, где происходило слишком много столкновений с применением насилия между офицерами полиции и гражданами. Можете себе представить, какую напряженную обстановку породили эти столкновения. Общественные организации обвинили полицию в жестокости и расизме, полиция отреагировала резко и стала защищаться. Насилие, сказали полицейские, является трагической, но неизбежной частью их работы. До боли знакомый сценарий! Джеймс Файф абстрагировался от противостояния и провел исследование. Он посадил наблюдателей в патрульные машины, и они регистрировали, насколько поведение офицеров соответствовало методам, которым их обучали. «Они смотрели: пользуется ли офицер преимуществами имеющегося укрытия? — рассказывает он. — Мы учим офицеров, чтобы они представляли собой труднодоступную мишень, и пусть плохой парень решает, стоит стрелять или нет. Мы отмечаем: использует ли офицер доступное укрытие или идет прямо к передней двери? Направляет ли он все это время свой пистолет в сторону от человека? Держит ли фонарь не в „ведущей“ руке? В случае звонка об ограблении — перезванивает ли он, чтобы получить больше информации, или просто говорит „сообщение принял“? Просит ли он подкрепления? Координирует ли свои действия с напарником (ты будешь стрелять, а я тебя прикрою)? Осматривают ли они соседние
Джеймс Файф обнаружил, что офицеры ведут себя очень правильно, когда находятся лицом к лицу с подозреваемым или когда подозреваемый под стражей. В этих ситуациях они поступали «правильно» в 92 % случаев. Но приближаясь к месту преступления, они вели себя неверно, действуя по правилам всего в 15 % случаев. В этом и заключалась проблема. Они не предпринимали тех действий, которые необходимы, чтобы исключить временный аутизм. И когда округ Дейд взялся за отработку правильности действий офицеров до встречи с подозреваемым, количество жалоб на полицию и травм среди полицейских и гражданских лиц резко сократилось. «Вам не следует ставить себя в такие условия, когда единственный способ защититься — это кого—то застрелить, — объясняет Файф. — Если вы предпочтете положиться на рефлексы, кто—то пострадает и пострадает необоснованно. Если же вы воспользуетесь преимуществами разумного подхода, вам почти никогда не придется принимать инстинктивных решений».
В выводах Джеймса Файфа интересно то, что он переворачивает обычное обсуждение полицейской стрельбы с ног на голову. Те, кто критикует поведение полиции, всегда обращают внимание на мотивы отдельных офицеров. Защитники полиции, с другой стороны, всегда ссылаются на то, что Файф назвал синдромом действий в отсутствие времени. Действительно, офицер всегда выезжает на место преступления как можно скорее; он видит плохого парня; нет времени на размышления; он действует. Такой сценарий подразумевает, что ошибки должны восприниматься как неизбежность. В конечном итоге обе эти позиции проигрышные. В них подразумевается, что, когда разворачивается критическая ситуация, ничего нельзя сделать, чтобы остановить или проконтролировать ее. Но эта позиция ошибочна. Наше бессознательное мышление в одном важном аспекте не отличается от осознанного мышления: в обоих случаях мы можем развить способность принимать быстрые решения, используя навыки и опыт.
Неизбежны ли повышенное возбуждение и слепота разума в условиях стресса? Разумеется, нет. Гэвин де Беккер, фирма которого обеспечивает безопасность общественных деятелей, обучает своих телохранителей по программе «Прививка от стресса». «В наших тестах объект (т. е. человек, находящийся под защитой) говорит: „Идите сюда, я слышу какой—то шум“, вы заходите за угол и — бабах! — раздается выстрел. Это не настоящее оружие. Патрон представляет собой пластиковый детонатор, но у вас появляется ощущение. И вы должны действовать дальше. Потом мы говорим: „Вам надо повторить все сначала“, и на этот раз в вас стреляют, как только вы входите в здание. К четвертому или пятому разу, когда вас застрелят во время имитации, вы будете в полном порядке». Гэвин де Беккер проводит аналогичные упражнения со злой собакой. «В начале их сердечный ритм составляет сто семьдесят пять ударов в минуту. Они не могут четко анализировать ситуацию. На второй или третий раз это уже сто двадцать ударов, потом сто десять — и тогда они способны действовать». Такого рода подготовка, которую проводят снова и снова, в сочетании с реальным опытом кардинально меняет поведение офицера полиции в опасной ситуации.
Чтение мыслей — способность, которая совершенствуется с практикой. Силван Томкинс, один из величайших специалистов в этой области, настаивал на обязательной практике. Когда родился его сын Марк, он взял в Принстоне годичный отпуск. Все это время он провел в своем доме в Джерси—Шор, подолгу и внимательно всматриваясь в лицо своего сынишки и выявляя признаки эмоций — циклы интереса, радости, печали и гнева, мелькавшие на лице младенца в самые первые месяцы его жизни. Он составил коллекцию из тысяч фотографий человеческих лиц со всеми мыслимыми выражениями и научился понимать логику бороздок, морщинок и складок, обеспечивающих тонкое различие между состояниями перед улыбкой или плачем.
Пол Экман разработал серию простых тестов на способность к чтению мыслей. В одном из них он воспроизводит короткую запись, на которой дюжина людей, утверждает, будто они совершили нечто, чего на самом деле не совершали. Участники эксперимента должны вычислить, кто из этих людей говорит неправду. Этот тест оказался на удивление трудным. Большинство участников в конечном итоге полагаются на догадку. У кого же получается лучше всех? У людей, которые практиковались. Например, люди, перенесшие инсульт и вследствие этого утратившие способность говорить, — просто виртуозы, поскольку их недостаток вынуждает их быть внимательнее к информации, отраженной на лицах. Люди, у которых было трудное детство, тоже справляются с задачей очень хорошо. Ведь они тоже вынуждены были осваивать трудное искусство чтения мыслей, в их случае — мыслей пьющих или жестоких родителей.
Пол Экман проводит семинары для офицеров полиции, на которых учит развивать способность к чтению мыслей. Он утверждает, что даже в результате получасовой практики люди могут стать специалистами в распознавании микровыражений. «У меня есть учебная пленка, и людям она нравится, — говорит Экман. — Они начинают ее смотреть и не распознают ни одного выражения лица. Через тридцать пять минут они распознают их все. Значит, этому навыку можно научиться».
В одном из интервью Дэвид Клингер беседует с офицером, ветераном полиции, который много раз бывал в опасных ситуациях. И много раз он был вынужден читать мысли других людей в самые напряженные моменты. Рассказ офицера — великолепный пример того, как, действуя умело, можно разрядить самую взрывоопасную ситуацию.
Были сумерки. Он преследовал ребят из подростковой банды. Один перепрыгнул через ограду, второй бежал перед его машиной, а третий застыл в луче его фонаря меньше чем в трех метрах от него.
Когда я выходил из машины, из задней двери, парень начал шарить правой рукой на уровне пояса. Потом я увидел, что он просунул руку в область паха и пытался дотянуться до левого бедра, будто стараясь ухватить предмет, находящийся слева под брюками.
Он начал поворачиваться ко мне, все еще шаря рукой, и смотрел на меня, а я закричал: «Стой! Не двигайся! Не двигайся! Не двигайся!» Мой напарник тоже кричал ему: «Стой! Стой! Стой!» Приказав ему стоять, я достал револьвер. Когда я был примерно в полутора метрах от парня, он вынул хромированный пистолет 25–го калибра. Потом, как только его рука оказалась на уровне живота, он бросил пистолет прямо на тротуар. Мы его задержали, и на этом все кончилось.
Думаю, единственной причиной, по которой я в него не выстрелил, был его возраст. Ему было четырнадцать лет, но на вид никак не больше девяти. Если бы он был взрослым, думаю, я в него выстрелил бы. Я хорошо ощущал угрозу, исходившую от его пистолета. Я хорошо его рассмотрел. Это был хромированный пистолет с перламутровой рукояткой. Но я знал, что у меня перевес, и хотел дать ему шанс одуматься, потому что он был так молод. Думаю, тот факт, что я был опытным полицейским, здорово повлиял на мое решение. Я видел его страх, который прежде видел в других ситуациях, и подумал, что надо дать ему немного времени, а он даст мне шанс не стрелять в него. Суть в том, что я смотрел на него, прикидывая, что именно он пытается вытащить, понял, что это пистолет, и определил, в какую сторону будет направлен ствол, когда он его достанет. Если бы его рука поднялась немного выше над уровнем пояса, если бы пистолет поднялся немного выше над уровнем живота и если бы он направил пистолет в мою сторону, с ним было бы кончено. Но ствол так и не поднялся, и что—то в моем мозгу подсказывало мне, что стрелять рано.
Как долго длился этот поединок? Две секунды? Полторы секунды? Но посмотрите, как опыт и навыки этого офицера позволили ему растянуть этот момент времени, замедлить развитие ситуации, впитывая информацию до последнего мгновения. Он видит, как появляется оружие. Он видит перламутровую рукоять. Он прослеживает направление ствола. Он ждет, пока подросток примет решение — выстрелить или бросить оружие. И все это время, не сводя глаз с оружия, он умудряется всматриваться в лицо парня, чтобы увидеть, опасен тот или просто напуган. Есть ли более красноречивый пример мгновенного решения? Преимущество подготовки — в способности извлечь огромное количество значимой информации из тончайшего среза опыта. Для новичка такая ситуация разворачивалась бы как в тумане. Но это вовсе не туман. Каждый момент (каждое озарение) состоит из серии отдельных движений, и каждое такое движение дает возможность вмешаться в ситуацию, изменить и исправить ее.
Итак, вот они все: Шон Кэрролл, Эд Макмеллон, Ричард Мерфи и Кен Босс. Они были в Южном Бронксе и заметили молодого чернокожего парня, который, как им показалось, вел себя странно. Они проезжали мимо, поэтому не могли толком рассмотреть его, но тут же начали выстраивать схему, объясняющую поведение молодого человека. Например, он небольшого роста. «Что означает его малый рост? Это означает — у него пистолет, — говорит де Беккер, представляя, что творилось у них в голове. — Он там один. В половине первого ночи. В ужасном районе. Один. Чернокожий парень. У него пистолет; иначе он бы тут не стоял. И он к тому же маленького роста. Откуда у него смелость, чтобы стоять вот так глубокой ночью? У него пистолет. Вот так вы себе все объясняете». Они развернулись и подъехали к дому. Кэрролл потом рассказывал, как его удивило и насторожило то, что Диалло остался на месте. Разве плохие парни не убегают при виде машины, набитой полицейскими? Кэрролл и Макмеллон вышли из автомобиля. Макмеллон громко произнес: «Полиция. Мы можем с вами поговорить?» Диалло молчал. Он, разумеется, был напуган, и ужас отразился у него на лице. На него надвигались два огромных белых человека, явно не из этого района, и в такой поздний час. Но момент для чтения мыслей был упущен, потому что Диалло развернулся и побежал в дом. Теперь это превратилось в преследование, а Кэрролл и Макмеллон были не столь опытны, как тот офицер полиции, который наблюдал за подростком, направлявшим на него револьвер с перламутровой рукояткой. Они были новичками. Новичками в Бронксе, новичками в подразделении по борьбе с уличной преступностью, новичками в невероятно напряженной погоне по темному коридору за человеком, у которого, по их мнению, было оружие. Их сердечный ритм зашкаливал. Внимание притупилось. Уиллер—авеню — старая часть Бронкса. Тротуар очень узкий, почти сразу начинается бордюр, а многоквартирный дом Диалло — совсем рядом с тротуаром, от которого его отделяют всего четыре ступеньки. Когда они вышли из патрульной машины и стояли на улице, Макмеллон и Кэрролл находились не более чем в трех—пяти метрах от Диалло. И вот он побежал. Это погоня! Кэрролл и Макмеллон до этого уже были немного возбуждены. Какой у них сейчас сердечный ритм? Сто семьдесят пять? Двести? Диалло уже в коридоре своего дома и подбегает к внутренней двери. Он полуоборачивается и пытается достать что—то из кармана. У Кэрролла и Макмеллона нет ни прикрытия, ни укрытия: нет дверной стойки машины, которая могла бы их защитить и позволила бы замедлить ход действий. Они на линии огня, и Кэрролл видит руку Диалло и краешек чего—то черного. Как потом выяснилось, это был бумажник. Но Диалло чернокожий, и час поздний, и это Южный Бронкс, и время теперь измеряется в долях секунды, и мы понимаем, что в таких обстоятельствах бумажники всегда выглядят, как пистолеты. Выражение лица Диалло могло бы подсказать кое—что другое, но Кэрролл не смотрел ему в лицо, — а даже если бы и смотрел, едва ли понял бы его выражение. Он в этот момент не читал мысли. Он был в состоянии самого настоящего аутизма. Он зациклился на том, что сейчас должно было появиться из кармана Диалло, так же как Питер зациклился на выключателе в сцене, когда Джордж и Марта целовались. Кэрролл выкрикивает: «У него пистолет!» И начинает стрелять. Макмеллон падает назад и тоже начинает стрелять, — а вид человека, который падает на спину после звука выстрела, может означать только одно: его ранили. Поэтому Кэрролл продолжает стрелять, а Макмеллон видит, как тот стреляет, и стреляет тоже. Босс и Мерфи видят, как стреляют Кэрролл и Макмеллон, выскакивают из машины и тоже открывают огонь. Газеты на следующий день особо подчеркивали тот факт, что всего была выпущена сорок одна пуля, а четыре человека с полуавтоматическими пистолетами способны выстрелить сорок один раз всего за две с половиной секунды. Весь инцидент закончился раньше, чем вы успели прочесть этот абзац. Но за эти несколько секунд было сделано столько шагов и решений, сколько хватило бы на всю жизнь. Кэрролл и Макмеллон обращаются к Диалло. Он поворачивается и идет в дом. Они бегут за ним по тротуару и по ступенькам. Диалло в коридоре вытягивает что—то из кармана. Кэрролл кричит: «У него пистолет!» Начинается стрельба. Бах! Бах! Бах! Тишина. Босс подбегает к Диалло, смотрит на пол и кричит: «Где этот чертов пистолет?» Потом он бежит по улице к Уэстчестер—авеню, потому что потерял ориентацию из—за криков и стрельбы. Кэрролл садится на ступеньки рядом с изрешеченным пулями телом Диалло и плачет.