Озеро
Шрифт:
— Нисимуры уже нет в живых, и никто теперь не скажет, похожа ли была малютка на меня, — сказал Гимпэй сам себе.
Тот младенец был девочкой, но, как ни странно, пол призрака, преследовавшего Гимпэя, ему трудно было определить. Обычно младенец представлялся ему мертвым, но, когда Гимпэй был в нормальном состоянии, он казался ему живым.
Девчушка однажды больно ударила Гимпэя кулачком по лбу, а когда он склонился над ней, продолжала колотить его по голове… Когда это было? Может, его просто преследовало видение, а в действительности ничего такого не происходило.
Будь его девочка еще жива, она теперь была
Но призрачный ребенок, который следовал под землей за Гимпэем, когда тот шел вечером по дороге у дамбы, был совсем еще малюткой. Причем нельзя было определить, мальчик он или девочка. А раз так, Гимпэй решил: это страшный оборотень без глаз, носа и рта.
— Нет, это девочка, девочка! — возразил он сам себе.
Он помчался на освещенную улицу, остановился у ближайшей лавки и, с трудом переводя дыхание, попросил:
— Сигарет! Дайте мне сигарет!
К нему вышла женщина с седыми волосами. Хотя она была в преклонном возрасте, ее пол Гимпэй определил сразу и вздохнул с облегчением.
Образ Матиэ теперь от него отдалился, и ему потребовались бы немалые усилия, чтобы представить, будто подобная девушка вообще существует в этом мире.
Он почувствовал освобождение и одновременно душевную опустошенность. Впервые за последние дни перед его глазами всплыла родная деревня. Он вспомнил не отца, которого постигла странная смерть, а свою красавицу мать. И все же уродливая внешность отца оставила в его душе более глубокий след, чем прекрасное лицо матери. Точно так же, как безобразность его ног преследовала его сильнее, чем красота маленьких ножек Яёи.
Срывая красные плоды дикой гуми, росшей на берегу озера, Яёи уколола мизинец о шипы. Высасывая кровь из ранки, она сердито сказала Гимпэю:
— Мог бы и сам нарвать для меня гуми! Тебе легче взобраться на дерево, у тебя ведь обезьяньи ноги — в точности, как у твоего отца. В нашей семье ни у кого таких нет.
В ярости Гимпэй готов был исколоть ноги Яёи шипами, но не посмел; тогда он решил укусить ее за руку и ощерился.
— Глядите, да у него настоящая обезьянья морда! И-и-и-и… — Яёи тоже оскалила зубы.
Вне всякого сомнения, это его уродливые, как у дикого зверя, ноги заставили младенца следовать за ним под землей.
Гимпэй даже не удосужился поглядеть на ноги подкидыша, поскольку вовсе не был уверен, что это его ребенок. Презрительно насмехаясь над собой, он думал: если бы я поглядел и убедился, что ноги младенца похожи на мои собственные, тогда бы я точно знал: ребенок мой! Да, но разве не у всех младенцев, которые еще не ступали по этой земле, прекрасные, нежные ножки? Именно такие ножки у херувимов, которые витают вокруг Христа на картинках западных мастеров. У всех ноги становятся такими, как у Гимпэя, потом, когда они исходят болота, скалы и колючие леса этого мира.
— А если младенец — призрак, у него и вовсе не должно быть ног, — пробормотал Гимпэй.
У призраков нет ног… Кто впервые создал такое представление о призраках? — удивился Гимпэй и подумал: наверное, в давние времена многие люди все воспринимали так же, как он.
Гимпэю почудилось, будто его собственные ноги перестали ступать по этой земле.
Он брел по освещенной улице, протянув ладонь кверху и согнув ее лодочкой, словно ожидал подарка с небес.
Внезапно ему пришла в голову мысль, что самые красивые в мире
«Я приду к вам, если даже вы будете скрываться в подземных тоннелях станции Уэно…». Он вспомнил слова Хисако, предвещавшие то ли возобновление их любви, то ли разлуку, и решил отправиться в Уэно посмотреть, как выглядят теперь эти тоннели.
В тоннелях царили тишина и запустение. Там поселились бродяги. Скорчившись, они тихо лежали вдоль стен. Многие спали, подложив под головы мусорные корзины и постелив на пол мешки из-под угля или старые циновки. Некоторые прижимали к себе узлы с немудреным скарбом. В общем, обыкновенные бродяги, каких он немало встречал в прошлом.
Можно позавидовать бродягам, которые так рано ложатся спать, подумал Гимпэй. Он заметил безмятежно спавшую молодую супружескую пару: жена положила голову на колени мужа, а тот дремал, склонившись над ней. С таким удобством не устроишься и в вагоне поезда. Они были словно единое целое и напомнили Гимпэю двух птиц, спящих тесно прижавшись друг к дружке. Глядя на них, Гимпэй подумал, что не так уж часто можно встретить молодую супружескую пару в таком месте.
К влажному воздуху подземелья примешивался запах дареных кур и одэн [5] . Гимпэй проскользнул под короткую занавеску и оказался в бетонной яме, где была харчевня. Он выпил несколько стаканчиков самогона. Снаружи за занавеской, не доходившей до пола, он увидел на уровне глаз цветастую юбку. Гимпэй приподнял занавеску — там стоял гомосексуалист.
5
Одэн — блюдо из вареного соевого творога, сладкого картофеля и специй.
Их взгляды встретились, но тот не произнес ни слова, только многозначительно подмигнул. Никакой радости подобная встреча не сулила, и Гимпэй сбежал.
Он заглянул в зал ожидания. Здесь тоже царил запах бродяжничества. У входа стоял железнодорожный служащий.
— Предъявите ваш билет на поезд, — сказал он.
Гимпэй удивился: неужели теперь надо предъявлять билет, чтобы пройти в зал ожидания? У станционного здания собрались странного вида люди — одни стояли, прислонившись к стене, другие сидели на корточках. Должно быть, тоже бродяги.
Раздумывая о двойственной натуре гомосексуалистов, Гимпэй покинул вокзал и свернул в боковую улочку. Он обратил внимание на шедшую ему навстречу женщину, одежда которой смахивала скорее на мужскую: на ней были резиновые сапоги, выцветшие черные шаровары и застиранная белая блуза. Он мельком взглянул на ее плоскую грудь и опаленное солнцем темное лицо без признаков косметики. Проходя мимо, женщина многозначительно поглядела на него, потом остановилась и пошла за ним следом. Гимпэй сам не раз преследовал женщин, и опыт подсказывал ему, что она идет сзади, хотя он ее и не видел. Он никак не мог понять, что понадобилось от него этой женщине.