Ожерелье из разбитых сердец
Шрифт:
– Да... поговаривают уже об этом, но пока держимся. Многие уже успели сами выкупить землю. Теперь ее можно только перекупить или...
– Или что?
– Думаю, радикальные меры тебе известны... Входи!
Кирилл наконец открыл все запоры, и мы вошли в маленький коридорчик. В лицо неприятно пахнуло затхлостью.
– Да... амбре еще то, – скривился Мастоцкий. – Но это неизбежно, когда дом месяцами стоит закупоренным. Сейчас проветрим!
Он первым прошел в комнату и открыл настежь все окна.
– Замерзнем же! – простонала я. – Чай, не лето!
– Согреемся! У меня тут обогреватели есть...
Потом мы устраивались. Мне пришлось здорово
Кирилл пригласил меня в баню очень смущенно, словно думал, что я откажу. Он тоже с трудом постигал наше новое положение и не особенно мне доверял. Мало ли, что дала слово. Как дала, так и назад возьму. Я не возьму... Не возьму!
Я услала Мастоцкого в банный домик, пообещав прийти через несколько минут, и крепко задумалась. Похоже, у меня сейчас будет первый брачный помыв... Надо бы как-нибудь это дело обставить... Но как? Здесь же ничего нет... Хорошо бы надеть тонкую хлопковую сорочку, которая сразу прилипнет к телу, красиво вырисовывая его изгибы. Потом, постепенно намокая, она станет почти прозрачной, и...
Но где же взять белую сорочку? Я переворошила в домике все полки шкафа и старинный комод. Из нижнего ящика этого самого комода неожиданно вытащила белый мужской тельник, старый, выношенный до ветхости, а потому очень тонкий. Он, наверно, принадлежал еще Киркиному деду, потому что наши отцы уже таких вещей не носили. Это было как раз то, что надо. Я быстренько разделась догола и натянула на себя тельник, пахнувший лежалым бельем. Ничего, банный дух перебьет неприятный запах. Рубаха была просторной и доходила мне до колен. В широком вороте с оборванными пуговицами красиво смотрелся подарок Мастоцкого – колье из змеевика. Снимать не буду. Красиво. Пикантно. И длинные рукава, скрывающие кисти, – тоже интересно. Эх, венок бы еще на голову, и прямо день Ивана Купалы... Ладно, без венка тоже неплохо...
А потом было то, что я и задумывала. Рубаха Киркиного деда впитала в себя аромат березовых веников и облепила мое тело. Мастоцкий целовал его через дедову рубашку, потом спустил с плеч, и я вылезла из нее через широкую горловину. Ожерелье из змеевика тоже пришлось снять, потому что оно грозило ожечь мне шею. И поцелуи Кирилла жгли и распаляли и без того горячее тело. И я даже назвала его милым... может быть, и любимым... И то, что не было правдой, стало ею... на время... на дивный вечер, а потом на такую же потрясающую ночь. То утро, которое мудренее и которое все непременно расставит по нужным местам, не наступало долго. Мы оба не хотели, чтобы оно наступило. С его приходом надо было решать кучу неприятных вопросов, и мы тянули время, как могли. И оно тянулось, резиновое,
Проснулись мы далеко за полдень, и оба не могли вспомнить, как же умудрились уснуть.
– Ты моя жена, – шепнул мне Кирилл.
– Хорошо, – ответила я.
– Странный ответ.
– Нормальный.
– Хотелось бы чего-нибудь поласковее...
– Не торопи меня, Кирюша, – попросила я.
– Ну... только за «Кирюшу» из твоих уст я согласен порвать в клочья всех твоих врагов.
Таким образом мы и вернулись к нашим баранам.
– Как ты думаешь, сколько времени понадобится твоему компьютерному гению, чтобы разобраться с диском Наташи и что-нибудь предпринять? – спросила я.
– Понятия не имею. Он обещал позвонить.
– И что же, сидеть и ждать?
– Зачем? Пойдем прогуляемся по поселку. Ты еще не все особняки видела.
– А кто из известных лиц еще у вас живет?
– Я всех и не знаю, тем более что многие не бывают на тех тусовках, которые снимает телевидение и всяческие папарацци. Думаю, что тут полно просто бизнесменов, которым особенно светиться ни к чему.
Да, особняков в Завидове высилось много. В основном вычурные и помпезные. Казалось, что их хозяевам просто некуда было девать деньги, иначе они не стали бы устанавливать у себя при входе чуть ли не эрмитажных атлантов, а водяные сливы с крыш делать в виде мерзких морд, подобных химерам собора Парижской Богоматери. Но один особняк с изящной балюстрадой мне понравился. Я даже попросила Кирилла подойти к нему поближе. Он был отделан плиткой из пепельного гранита и чуть-чуть (очень в меру) лепниной.
– Кто тут живет? – спросила я Мастоцкого.
– Понятия не имею, – ответил он. – Мы далеко забрели от моей фазенды. Никогда не видел хозяев.
– У них, в отличие от остальных буржуинов, хороший вкус.
– Согласен.
– Гляди, какая красивая решетка у ворот! – не отставала я. – Пойдем потрогаем!
– Ага! Потрогаешь, и тут же сирена взвоет!
– А что, бывало?
– У этой Корниловой, домина которой напротив, иногда так воет, что хочется на всякий случай спрятаться в подпол: мало ли – война!
Я рассмеялась. В этот момент ажурные ворота растворились, и из них вышла женщина. Тихо охнув, я спряталась за своего начальника и без пяти минут мужа. Из-за его плеча я следила, как женщина быстрым шагом удалялась от нас.
– Ты что, Тонь? – встревоженно спросил Кирилл, вытаскивая меня из-за своей спины, когда женщина скрылась за поворотом. – Ты знаешь эту тетку?
Я кивнула, потому что говорить не могла: язык, что называется, присох к небу.
– Тоня! Да что случилось-то? Не пугай! – Мастоцкий чувствительно тряхнул меня за плечи, отчего мой язык наконец отклеился, и я прошуршала все еще сухим ртом:
– Это Надежда Валентиновна...
– Отлично! И кто ж она такая?
– Мать... Феликса... Я же тебе рассказывала про нее...
– Мать... Я уже и забыл ее имя... Но...
– Что «но»?
– Я говорю: может, ты обозналась... Что-то она уж больно простовата для родительницы великой Мананы.
– Она всегда просто одевалась... когда и в нашем доме жила...
– Может, эта сволочь... на нее денег жалеет?
– Не знаю... – безразлично уронила я и тут же вскрикнула: – Кира!!!