Ожерелье королевы
Шрифт:
«О нет, клевета, клевета; все эти смутные слухи, начинавшие ходить среди людей, продолжали держаться исключительно из-за ненависти или придворных интриг».
Таковы были мысли Филиппа в ту минуту, когда часы в кордегардии пробили три четверти восьмого. В это же время послышался сильный шум.
В зале раздались чьи-то поспешные шаги. Прозвучал стук ружейных прикладов о паркет. Гул голосов, проникавший через полуоткрытую дверь, привлек внимание короля: он откинул назад голову, чтобы лучше вслушаться, и затем сделал знак королеве.
Та поняла и немедленно встала, объявив, что игра закончена.
Все, кто играл, собрав деньги, лежавшие перед ними, остановились в ожидании того, что она скажет дальше.
Королева прошла в большую приемную залу, где уже находился опередивший ее король.
Адъютант г-на де Кастри, морского министра, приблизился к королю и сказал ему несколько слов на ухо.
— Хорошо, — отвечал король, — ступайте. Все идет хорошо, — добавил он, обращаясь к королеве.
Все присутствующие переглянулись, так как эти слова давали большой простор догадкам.
В это время маршал де Кастри вошел в зал и громко произнес:
— Угодно ли его величеству принять господина бальи де Сюфрена, прибывшего из Тулона?
Едва он произнес это имя громким, веселым, победоносным тоном, как зал зашумел.
— Да, сударь, — отвечал король, — и с большим удовольствием.
Господин де Кастри вышел. Все присутствующие чуть ли не толпой двинулись по направлению к той двери, за которой он исчез.
Чтобы объяснить те симпатии, которые Франция питала к г-ну де Сюфрену, понять, почему король, королева и принцы крови отнеслись к нему с таким интересом и стремились первыми встретить его, достаточно всего нескольких слов.
Имя Сюфрена так же неотделимо от Франции, как имена Тюренна, Катина и Жана Барта.
В войне с Англией, или, вернее, в последний период ее, предшествовавший заключению мира, командующий Сюфрен дал семь больших морских битв, не потерпев ни одного поражения. Он взял Тринкомали и Гонделур, упрочив за французами их владения, очистил море от врагов и убедил наваба Хайдар-Али, что Франция — могущественнейшее государство в Европе. Он умело сочетал свою профессию с дипломатией искусного и честного посредника, отвагу и тактическое искусство солдата с мудростью разумного администратора. Смелый, неутомимый, гордый, когда дело касалось чести французского флота, он до такой степени изматывал англичан своими действиями на суше и на море, что эти надменные мореплаватели ни разу не отважились довести начатую битву до победы или рискнуть напасть на Сюфрена, когда лев оскаливал зубы.
По окончании же военных действий (а в них он рисковал своей жизнью, как простой матрос) он становился человеколюбивым, великодушным и отзывчивым; он был образцом настоящего моряка, о котором Франция уже несколько забыла со времени Жана Барта и Дюге-Труэна, но снова обрела в бальи де Сюфрене.
Мы не будем даже пытаться описать тот шум и восторг, который вызвало среди приглашенных на вечер придворных его появление в Версале.
Сюфрен был человек пятидесяти шести лет, толстый, низенький, с огненным взором и благородными, непринужденными манерами. Проворный, несмотря на свою тучность, величественный, несмотря на свою подвижность, он гордо нес свою голову. Его волосы, или, вернее, грива, были тщательно причесаны; как человек, привыкший легко преодолевать всякие неудобства, он нашел возможность переодеться и причесаться в почтовой карете.
На нем был синий вышитый золотом мундир, красный камзол и синие короткие панталоны. Шею его охватывал воротник военного покроя, на который ложился его могучий круглый подбородок, составляя как бы необходимое дополнение к его огромной голове.
Когда он вошел в зал Гвардейцев, об этом кто-то шепнул г-ну де Кастри, который в нетерпении прогуливался взад и вперед, и тот немедленно воскликнул:
— Господин де Сюфрен, господа!
Тогда гвардейцы, схватив свои мушкетоны, выстроились в ряд по собственному почину, как будто дело шло о французском короле, и когда бальи прошел, они, соблюдая строгий порядок, перестроились по четыре в ряд, как бы образуя его эскорт.
Сюфрен, пожимая руки г-ну де Кастри, хотел обнять его. Но морской министр тихонько оттолкнул бальи.
— Нет, нет, сударь, — сказал он, — я не хочу лишать удовольствия обнять вас первым кого-то, кто более меня достоин этого.
И, продолжая подталкивать его, он подвел Сюфрена к Людовику XVI.
— Господин бальи! — воскликнул король, сияя от удовольствия. — Добро пожаловать в Версаль, — продолжал он. — Вы приносите в него славу, вы приносите в него все, что герои дарят своим современникам; я не говорю вам о будущем — оно ваша собственность. Обнимите меня, господин бальи.
Господин де Сюфрен преклонил колено; король поднял его и так сердечно обнял, что долгий крик радости и триумфа пронесся в собрании.
Если бы не почтение к королю, все присутствующие в один голос крикнули бы в знак одобрения «браво!»
Король обернулся к королеве.
— Мадам, — сказал он, — вот господин де Сюфрен, победитель при Тринкомали и Гонделуре, гроза наших соседей-англичан, мой Жан Барт!
— Сударь, — отвечала королева, обращаясь к Сюфрену, — я не стану восхвалять вас. Но знайте, вы не сделали ни одного пушечного выстрела во славу Франции, чтобы мое сердце не забилось от восхищения и признательности к вам.
Королева только что успела окончить свои слова, когда граф д’Артуа сказал, подведя к Сюфрену своего сына, герцога Ангулемского:
— Сын мой, вы видите перед собой героя. Смотрите на него хорошенько: героев можно видеть не часто.
— Монсеньер, — отвечал своему отцу маленький принц, — я только что читал про великих людей у Плутарха, но не видел их. Благодарю вас за то, что вы мне показали господина де Сюфрена.
По поднявшемуся вокруг него гулу ребенок мог понять, что он сказал слова, которые не забудутся.
Тогда король взял под руку г-на де Сюфрена, собираясь увести его в свой кабинет, чтобы побеседовать о его путешествиях и экспедиции.
Но г-н де Сюфрен оказал ему почтительное сопротивление.
— Ваше величество, — сказал он, — позвольте мне, раз вы так добры ко мне…
— О! — воскликнул король. — О чем вы просите, господин де Сюфрен?
— Ваше величество, один из моих офицеров совершил такое серьезное нарушение дисциплины, что, на мой взгляд, только вы один можете быть в этом деле судьей.