Ожидание шторма
Шрифт:
Ответ произнес как-то механически:
— Я чиню все, кроме лаптей.
Передо мной стояла Клавдия Ивановна. В светло-зеленом платье, в модной шляпке, замшевых ботинках, она, честное слово, точно сошла с раскрашенной картинки!
— Куда их можно принести? — спросила она капризно.
— На Александровскую, семнадцать. Вам срочно?
— Чем скорее, тем лучше, — ответила она высокомерно. Повернулась и ушла, не удостоив меня даже кивком.
...Через час она сидела в моей комнате. В той самой, надежной, которую подготовил для меня Костя. Море шумело рядом. Огород бугристыми грядками выходил к самому берегу. Грядки
— Есть что-нибудь для Перепелки? — спросила Клавдия Ивановна.
— Перепелка — это ты?
Она чуть заметно кивнула.
— Мы четвертые сутки сидим без связи, — признался я.
— Это плохо, — вздохнула она. И рассказала мне про сборы под кодовым названием «Семинар». Передала списки.
Я сказал, что ценность списков относительная. Скорее всего, диверсанты будут заброшены под другими фамилиями, по фальшивым документам. Она ответила, что об этом ничего не знает. Я спросил, уезжал ли вчера капитан Долинский в Сочи.
Она сказала твердо:
— Нет.
Мы условились встретиться завтра. Потому что у Перепелки была возможность завтра появиться в поселке. Она собиралась забрать свои вещи из интендантского склада, подлежащего эвакуации.
21. Решение
Они сидели в лесу, километрах в трех от поселка.
Склон горы был не очень крутой, правильно сказать, пологий склон. Деревьям на нем жилось вольготно. Они вымахали огромные-огромные. Их вершины позаботились о тени. Она устилала землю с отменной щедростью. Солнце проникало сквозь листву. И прогалины эти были как окна — яркими и светлыми.
— Здесь есть змеи? — спросил Кравец.
— Есть, — ответила Перепелка. — Боишься?
— Терпеть не могу змей и пауков.
Она засмеялась.
— Чудно? — Он улыбнулся.
— Почему? Многие девушки боятся пауков, мышей, змей.
— Но я же не девушка, — заметил он.
— Вот этого я не знаю.
Он лег на спину, закрыл глаза. На лбу у него собрались морщинки, губы были крепко сжаты.
Глядя на него искоса, она вдруг почувствовала прилив симпатии к этому непонятному, но, видимо, очень смелому парню. И сейчас, с густой неухоженной бородой, он казался ей более мужественным и естественным, чем там, в Туапсе. И она, неожиданно не только для него, но и для себя, нагнулась и поцеловала его в губы. Он вскочил, точно подброшенный. Нет. Не вскочил на ноги, а резко поднялся, опираясь на руки. И теперь не лежал, а сидел. И смотрел на нее. И глаза его были такие по-детски растерянные, что у нее стало вдруг светло-светло на душе, будто там поселилось солнце...
Он наклонился, протянул к ней руки. Она погрозила пальцем. И сказала:
— Но-но... Не двигаться...
Он сразу сник. И опустил голову. Потом, словно набравшись сил, спросил напрямик:
— Ты рада, что на связь пришел я?
— Нет.
Он вздрогнул от ее ответа. И взгляд его стал отчужденным. Злым.
— Глупый! — как-то совсем по-матерински сказала она. — Я волнуюсь... Долинский видел тебя однажды. И твое пребывание здесь опасно...
— У меня есть приказ — убрать Долинского, если он больше не нужен тебе.
— Он мне не нужен... — устало ответила она. — Он даже опасен. Обратил внимание, что в клетке осталось только два голубя.
— Но теперь ты голубей передала мне. Вдруг он спросит, где они?
— Скажу, что продала на рынке...
— Он поверит?
— Какая разница!
За круглыми зелеными кустами держидерева, между стволами старого дуба, пахнущими трухой и сыростью, показалось пегое тело лошади, навьюченной двумя корзинами. Грек Костя шел слева, держа в руке уздечку. Шея его была обмотана пестрой, в синюю и красную клетку, косынкой. Лошадь цокала копытами. Шмель кружился над ней, норовя сесть на спину.
— Полный порядок. — Костя придержал лошадь.
— Ты уверена, что вещи твои не станут проверять? — спросил Кравец.
— Уверена, — ответила она тихо и спокойно. Посмотрела на корзины оценивающе. Спросила: — Не мало?
— Динамита столько, что от дачи Сизова не останется камня на камне, — заверил Костя. — Главное — уйти вовремя. — Он вынул из кармана плоскую металлическую коробочку, по виду напоминающую портсигар. Пояснил: — Взрыватель химический. Нажмешь кнопку, и взрыв произойдет через сорок — шестьдесят минут. Сорок гарантированы. За это время нужно уйти из дачи. И как можно дальше.
— Я буду ждать тебя у оврага. Как договорились, — напомнил Кравец.
Клавдия Ивановна кивнула. Костя открыл замки и поднял крышку громадного чемодана из коричневой кожи, стоящего за деревом.
— За свои вещи не волнуйся, — сказал он Клавдии. — Вещи я сохраню.
— Постарайся.
— Слово — закон...
Костя аккуратно начал вынимать из чемодана кофты, платья, туфли, платки...
— Долинский не появлялся? — спросил Кравец.
— Коллекция здесь, — усмехнулся Костя. — Ему по-прежнему нужна фелюга.
— Это хорошо, — сказала Клава.
Внизу, за обрывом, круто изгибалась дорога, скатывающаяся к неширокому, усыпанному галькой берегу. По дороге ползли телеги, шли пешие, ехали конные солдаты... Над дорогой клубилась пыль, гудел людской говор, слышалась матерщина. Кубанская армия дружно отступала...
22. Западня
Южная стена дачи была окутана хмелем и глицинией, прижившимися возле бетонного фундамента, за которым сразу начиналась клумба с лилиями и нарциссами, махровой гвоздикой и высокими лиловыми цветами, похожими на гребни и, быть может, потому называемыми петушками. Черные в полуденном свете кипарисы ровными, густыми полосами тянулись через клумбу, натыкаясь на фундамент, поворачивали вверх, коротко, как согнутые пальцы. Вверху над крышей и дальше, у берега, с ошалелым криком носились чайки, тени от них скользили нечеткие, размытые, словно акварель голубовато-серого цвета. Акварельными казались и дорожки, пересекающие парк в разных направлениях, погруженные в зелень, в солнце, в голубизну, вздрагивающие узкими крыльями стрекоз да легким тополиным пухом.
Грек Костя остановил лошадь возле арки, которую перегораживали чугунные ворота, нехитрые узором, но высокие и надежные. Тени от них падали внутрь двора, на посыпанную песком площадку, на солдата-часового, вышагивающего перед воротами.
Покряхтывая, безо всякого энтузиазма Костя снял с лошади два чемодана. До неприличия громко торговался с Клавдией Ивановной из-за червонца, то хлопая ладонью лошадь, то свою волосатую грудь. Рубашка на греке была расстегнута, рукава засучены. Плюнув себе под ноги, он сказал Клавдии Ивановне: