Ожидание шторма
Шрифт:
Второй — может, цыган, может, татарин. Глаза черные, хитрые. Ростом маленький. Всю дорогу руки в карманах плаща держит. Это точно — пистолеты не выпускает.
Третий — чистый жулик. В кожанке и с чубчиком.
Ящики какие-то с ними, лопаты...
— Так вы, значит, добрые люди, из Ростова будете? — заискивающе спрашивает возница.
— Бери выше, отец, — говорит жуликоватый. — Из самой Москвы. Мы, батя, геологи. Полезные ископаемые ваших краях искать будем...
— Окромя грязи, тута ничего нету, — заявил возница
— А мы дальше поедем...
— Дальше
— В хутор Соленый... Рожкао...
Возница побелел. Повернулся к ним. Руки трясутся.
— Люди добрые, не губите...
Никакого впечатления. А коротышка рук из карманов не вынимает. Так и жди, всю обойму выпустит.
— Сынки, если шо, забирайте коней и телегу тоже... Я ходом своим до Лабинской доберусь. Я, понимаете, пять душ детей имею... Жинка на прошлой неделе ногу подвернула.... В каких дворах золото есть, не знаю. В нашей семье его отродясь не было.
— Что с вами, товарищ? — спросил тот, в очках и шляпе.
— Пужливый я больно... — признался возница.
— Зачем же нас пугаться? Мы ученые, приехали сюда проводить геологоразведочную работу. Я профессор Фаворский. А это мои коллеги.
— Меня зовут Аполлон, — сказал жуликоватый. — А его Меружан...
Возница опять побледнел:
— Имена-то... странные...
— Какие родители дали! — усмехнулся Аполлон.
Меружан не улыбался, никак не реагировал, а сидел неподвижно, словно глухонемой. Не вынимал рук из карманов. И ткань плаща подозрительно оттопыривалась, точно в карманах и в самом деле торчали пистолеты.
— Может, нам документы предъявить? — спросил профессор.
— Для порядку бы, — сказал возница; никогда не ходивший в школу, он и расписывался-то крестиком.
Вид бумаги с машинописным текстом и фиолетовой печатью подействовал на него успокаивающе. Возвращая ее профессору, повеселевший возница сказал:
— Люди добры, да куда же вы едете? Вы знаете, шо здесь творится? А в тех краях особенно... Бандитов — как собак нерезаных. На прошлой неделе наши их сильно потрепали. Да вот жаль, начальника отделения в том бою убили... Добрый мужик был. С пониманием... И все кулачье проклятое!..
— На этих днях бандиты не показывались? — впервые за всю дорогу подал голос Меружан.
— В горах, гады, отсиживаются... Если бы жинка ногу не подвернула, я бы с обрезом!..
Возница достал из-под тулупа большой промасленный обрез и положил в телегу.
— Так-то лучше, отец, — сказал Меружан. — Я эту пушку давно заприметил...
— Шо вы, добры люди... Бандюги же моего родного братана прикончили. Председателем сельсовета он был. И жинку его попоганили и зарезали. И дочку трехлетнюю не пожалели. Я их, гадов, многих в лицо знаю. Всю Малую Лабу излазаю, до Псебая дойду... Пусть только жинка ногой затопает...
— Горы большие, — сказал Аполлон. — Искать бандитов будет не легче, чем иголку в стоге сена.
— У меня ниточка есть... Старый княжеский холуй егерь Воронин. Чуется, что он не побрезгует и на бандитах заработать...
Возница провел рукавом по мокрому лицу. Вскинул вожжи.
Пахло землей, лошадиным потом. Надрывно повизгивали колеса.
Одноэтажные домики станицы показались лишь в сумерках.
Гостиница стояла в самом центре. И достаточно было войти в прихожую, оклеенную состарившимися обоями, чтобы сразу представить «блага», которые ожидают путника. Вонь, холод, клопы...
Геологам отвели боковую комнату. В ней стояло шесть убранных кроватей. Наволочки на подушках свежие, но залатанные и заштопанные. Одеяла — солдатские, зеленоватого цвета.
Профессор предупредил заведующего гостиницей, что они везут ценную аппаратуру, и просил посторонних в номер не поселять.
Койки выбрали подальше от окна. Оно вытянулось чуть ли не во всю стену, с мутными пятнами на стеклах. Вторых рам не было. Шпингалеты держались на честном слове...
Аполлон вышел в коридор и спросил у дежурной, что и где здесь можно купить из съестного. Плохо одетая женщина — и, может быть, прежде всего по этой причине непривлекательная — терпеливо разъяснила, что базар в станице бывает с шести до девяти утра. Там иногда предлагают продукты: лепешки, требуху, вареную кожу. Но больше на обмен. За деньги купить почти ничего невозможно.
Пришлось терзать свои запасы...
Поужинав, геологи потушили свет и легли. Несмотря на дальнюю дорогу, которую им пришлось сегодня преодолеть, сон не приходил.
Аполлон сел, опустив на пол ноги, и без энтузиазма сказал:
— Клопы предприняли психическую атаку.
— Ты самый толстый, — сказал Меружан. — Клопы знают, что делают.
— Не включай свет, — предупредил профессор.
— Я не кошка, я в темноте не вижу.
— Все равно не включай, — предупредил профессор.
— Может, он не придет, — возразил Аполлон.
— Не будем дискутировать, — сказал профессор. — Лежите и ждите...
— Знаете, сколько времени человек тратит на ожидание? — спросил Меружан. — Двенадцать лет, или одну пятую всей своей жизни.
— Сам подсчитал? — спросил Аполлон.
Меружан промолчал.
— Что молчишь? Стесняешься?
— На глупые вопросы не отвечаю.
— Все, — сказал профессор. — Молчок, коллеги...
Тикали часы. На улице лаяли собаки. Тараканы шуршали под обоями, словно гонимые ветром обрывки газет.
В окно трижды постучали. Профессор сбросил одеяло и оказался совершенно одетым. Мягко ступая в шерстяных носках по крашеному полу, он приблизился к окну и повернул шпингалет. Шпингалет звякнул громко, точно оброненные ключи. Скрипнув, разошлись рамы.
— «Два», — сказал человек за окном.
— «Восемь», — ответил профессор.
— Владимир Антонович?
— Да.
— Вам записка и привет от Кравца.
Светало. Вода чавкала под сапогами. Листья, и не успевшие облететь, и те, что уже несколько недель лежали на земле мягким желто-коричневым ковром, поблескивали капельками воды уныло и даже сумрачно. Потому что небо тоже было сумрачным — без низких свинцовых туч, похожих на глыбы, серое, обложное небо.