Ожидание Соломеи
Шрифт:
В четырнадцать лет Миома решил, что обладает какими-то сверхъестественными способностями. То ли он начитался популярной литературы, то ли насмотрелся на себя в зеркало, но, во всяком случае, в течение года тестировал свой организм на аномальные проявления. Он раскладывал в одинаковые конверты картинки с изображением кругов и квадратов, после тасовал конверты и пытался определить ладонью, где квадраты, а где круги.
Обычно попаданий было лишь процентов на двадцать, как и у всех нормальных людей… Затем он бросал в наполненную водой тарелку бумажку и усилием воли заставлял ее прибиться к краю. Но бумажка всегда оставалась в центре тарелки и плыть никуда не хотела.
Миома посещал какой-то кружок, в котором собирались всякие
Как-то дома Миома пытался усилием воли зажечь настольную лампу, а когда она после пятиминутного воздействия вдруг вспыхнула, дерзкая, он так обрадовался, что чуть было не лишился сознания. Закрутившись на месте волчком, сжавшись от радости в пружину, он неожиданно увидел стоящую в дверном проеме мать. Это она включила свет, неслышно войдя в комнату.
Миома пришел в бешенство. Сначала он побледнел, его губы напряглись резинкой, но затем, подрожав мгновение, растянулись в корявую улыбку; потом он подошел к матери, нежно ее обнял и поцеловал в лоб…
На этом его паранормальные эксперименты закончились, он бросил посещать кружок, и впоследствии у него появилось следующее увлечение.
Миома перешел в девятый класс и, как все, должен был посещать уроки начальной военной подготовки. Я с нетерпением ждал его появления в классе, но на первый урок ом не пришел, как, впрочем, и на все последующие. В своей объяснительной записке он сообщал, что не приспособлен для военного дела, что слаб здоровьем и что врачебная комиссия военкомата уже освободила его от прохождения действительной службы, поэтому Миома считает нецелесообразным посещать мои уроки.
Сначала я разозлился, прочтя его объяснения. Так долго прождав формального повода, чтобы узнать Миому поближе, и лишиться своего права, когда уже дождался! Я отправился к директору школы и сказал, что считаю болезнь Миомы чистой воды симуляцией и что неплохо было бы проверить в военкомате достоверность болезни ученика. Директор посмотрел на меня с укоризной и предложил самому заняться проверкой, сказав напоследок, что мальчик много тяжелого перенес в своей жизни, что у него престарелая мать, а отец скончался, сам же он болен на самом деле, и это видно даже по его внешнему облику.
Раздосадованный, я позвонил из учительской в военкомат, и мне подтвердили, что Миома признан негодным к армейской службе даже в военное время.
Но я-то чувствовал, что Миома здоров, я был уверен, что каким-то образом ему удалось симулировать свои болезни, но доказательств у меня не было.
И мы вновь стали встречаться у окна.
Теперь Миома стал открыто выражать свое превосходство, не скрывая улыбки и издевательских ужимок. Казалось, он узнал, что я ходил к директору школы, а после звонил в военкомат, и теперь праздновал надо мною победу. Все в его облике говорило о том, что мне, учителишке военного дела, никогда не достичь его умственного уровня, надень на меня даже генеральские погоны.
Позже я понял, как был не прав.
У Миомы был приятель в классе, который с десяти лет был увлечен физикой. Его отец был крупным физиком-ядерщиком, и в лице сына он обрел своего последователя.
Миоме было удобно сосуществовать со своим приятелем, так как тот был тоже молчалив, никогда не лез с вопросами, целиком поглощенный миром формул и физических явлений.
Как-то Миома зашел к нему в гости, уселся на подоконник и думал о своем, пока юный ученый чертил какой-то график в тетради. Неожиданно мальчик вскочил из-за стола, вытащил что-то из шкафа и в зажатом кулаке протянул Миоме.
— Показать, что у меня есть? — спросил он.
Миома кивнул.
Физик расправил ладонь, на которой лежала маленькая запаянная колбочка с каким-то темным веществом, и спросил, знает ли он, что это такое.
Миома безразлично оглядел его ладонь и пожал плечами.
— Это обогащенный уран, — пояснил физик и, не увидев в Миоме должной заинтересованности, добавил, что из него делают самые мощные в мире бомбы.
На миг в глазах Миомы заблестело, он дернул головой, занервничал, но, так же быстро взяв себя в руки, попросил приятеля, чтобы он запрятал куда-нибудь колбочку понадежнее и сохранил ее.
Обладатель урана удивился такой редкой многословности Миомы, так же его удивила и просьба, но он, очень умный, не стал выспрашивать, зачем тому нужен стратегический уран, а уверил его, что спрячет колбочку в переплете третьего тома Шекспира, а отцу скажет, что и в глаза не видел минерала…
Миома одобрительно кивнул и подумал о том, что хорошо бы шпалы на железнодорожных путях укладывались на расстоянии шага друг от друга. Тогда по ним было бы легко идти, не вступая ногами в щебенку.
Насколько я знаю, Миома до определенного возраста не увлекался противоположным полом. То ли он умело скрывал свой интерес, то ли еще тот не появился, но на моей памяти в школьные годы Миома сделал лишь единственную вялую попытку сближения с одной из девочек своего класса. Он написал ей записку, предлагая в каких-то туманных оборотах что-то вроде дружбы, но юная прелестница, задрав свой носик до неба, лишь посмеялась над лысым ухажером и не сочла нужным даже отвечать на его банальное послание. Таких записок у нее уже было множество.
Миома, казалось, не горевал об этом и сразу же забыл, что кому-то писал, предлагая соединиться в дружеской паре. Он коротко подумал, что лучше всего держаться своего пола, а еще лучше — существовать одному, и чтобы оба пола держались тебя самого. На том и закончились ею любовные приключения в юношеские годы.
Неплохо успевая в младших и средних классах, он еще лучше стал учиться в старших. В основном он налегал на естественные предметы, но и гуманитарное развитие ему было не чуждо. Иногда он появлялся в школьных коридорах с какой-нибудь толстой книгой под мышкой. Частенько она была на английском, но многие сомневались, что Миома владеет языком на таком уровне, и считалось, что он носит ее из позерских соображений, просто хочет выпендриться. Все знали, что Миоме позволено отвечать на уроках письменно, и никто не верил в то, что он никогда не списывает с учебника… Как считали окружающие, его успехи — чистая фикция, результат благорасположенности учителей. Впрочем, Миоме никто не завидовал, предпочитая получать двойки в дневник, нежели быть таким, как он, исключительным уродом.
Как-то, как обычно, мы стояли с ним возле нашего окна, как всегда, вяло молчали, и я уже было собрался в свой класс, как вдруг Миома заговорил. Это было для меня неожиданней, чем если бы он вылетел в форточку, Он тихо спросил меня, что я люблю делать в свободное время, и я, не задумываясь, ответил, что люблю ловить рыбу. Миома кивнул головой, еще несколько секунд помолчал у подоконника, а затем, так больше ничего и не сказав, ушел. Больше он никогда не приходил к нашему окну.
В середине девятого класса у Миомы появилось новое увлечение. Как-то после уроков он пришел в клуб авиамоделистов, несколько часов сидел и смотрел, как делают модели. Потом он подошел к руководителю и в волнении протянул ему бумагу, в которой излагалась просьба принять его в кружок, а также заверения в том, что он будет посещать занятия регулярно… Руководитель поинтересовался — увлекался ли Миома в прошлом авиамоделированием, но он отрицательно помотал головой. После некоторых раздумий его все же зачислили в кружок, а руководитель сразу потерял к новичку интерес и, предпочтя заниматься с более подготовленными, предоставил дилетанта самому себе.