Ожидающий на Перекрестках

Олди Генри Лайон

– Ладно тебе, не трави душу! В той деревне всех телок – три старухи да корова!…

– И мужья с кольями лезут… А пришибешь кого – начальству доносят! На сутки с полной выкладкой ставят, в панцире – на солнцепек!…

Я сочувственно поцокал языком и разлил остатки вина.

– Ну, а на Празднество Сиаллы слабо сбегать?

– Да мы бы хоть сейчас… только сотник…

– А что – сотник? Он – в столице, а мы – здесь. Откуда ему знать?

– А Зархи? Язык до пупа, болтанет сгоряча…

– Ваш Зархи до утра во сне копытом бить будет. А если что и заподозрит – так скажете, что напился и в горячке невесть что увидел!…

– Верно, братва! Пошли!…

– Стремно как-то…

Неровен час – проснется капрал…

– Да хрен с ним, с капралом!…

– Плевать мы на него хотели!

– Собирайся, парни, время не ждет…

Обо мне уже успели забыть, и я под шумок протолкался к выходу и выскользнул из вопящей и гогочущей казармы.

Дело было сделано. А зелье в вине не даст их порыву остынуть – это я ощущал на собственной шкуре, торопя коня и ерзая в седле…

ВОЗЛЕСЛОВИЕ. ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС

Сарт явился перед самым началом Празднества. Он был явно чем-то доволен, и мне передалась частица его радостного возбуждения.

– Ну, дети мои, дерзайте!… И смотрите, не подведите – сегодня к нам явится много, очень много гостей, и все они будут весьма возбуждены… – он слегка усмехнулся и потрепал меня по плечу. И подмигнул Клейрис.

– Да, Учитель, – ответили мы с Клейрис одновременно. И рассмеялись.

Зал был битком набит народом. Большую часть, к нашему удивлению, составляли изрядно подвыпившие солдаты. Ну и гости!… Мне даже вдруг стало страшно – и за себя, и за Клейрис, и за весь праздник… и за Учителя.

Я обернулся – Сарт кивнул мне из-за колонны в дальнем углу, лукаво собрав морщинки возле хитрых глаз, но я заметил, что руки Учителя дрожат. И страх ушел. Я сделаю это. Я и мой лей. Мы сделаем все, что возможно. И еще чуть-чуть.

Как странно – в эту минуту я почти не думал о Клейрис… простить себе не могу…

Свечи ярко вспыхнули, с потолка посыпались благоухающие лепестки лоренны, главная жрица запела гимн во славу Сиаллы-Несущей Счастье, – и праздник начался.

Я плохо помнил, что было дальше. Я видел красные, потные лица солдат, их безумные, алчущие глаза, устремленные на танцующих жриц Сиаллы; из общего гомона прорывались отдельные, пахнущие перегаром реплики… И тогда я ступил на ковер из цветов и вновь доверился своим пальцам, и музыка, звучавшая во мне, перетекла в дрожащие от предчувствия струны лея, и дальше, дальше…

Я видел, как звериный блеск в глазах солдат постепенно сменяется огнем искреннего восхищения, и руки, привыкшие к мечу и копью, тянутся к обнаженным жрицам уже не с грубой похотью, а с мольбой о снисхождении; как хмельные морды становятся человеческими лицами, и нестройные, осипшие голоса присоединяются к голосу главной жрицы, вознося хвалу…

И когда в центре освещенного круга возникла Клейрис – на мгновенье все, даже я, застыли в потрясенной немоте! Спустя секунду я вновь заиграл, и так я играл в первый и последний раз в своей раздерганной, промозглой жизни!… Тело Клейрис покорно окунулось в поток звуков и поплыло в их струях; оно словно менялось вместе с музыкой – и девушка то выгибалась сладострастной кошкой, то гордым лебедем плыла по цветочной воде, то застывала безмолвным изваяньем, то превращалась в неистовое, сжигающее пламя – и из пламени рождалась Богиня, сама Сиалла-Лучница, рассыпающая цветы и угрожающая стрелами своего чудесного лука; а когда она, наконец, выстрелила – сотни сияющих лучей пронзили сердца сидящих в зале, и стон восторга отразился от древних стен, а жрицы и вместе с ними девушки окрестных деревень, решившиеся развязать свой пояс в честь Богини – все они скользнули в ждущие объятия, и больше не было пьяной солдатни и голых тел, а было великое таинство единения и потаенное, известное только двоим…

А я все играл и не видел крови на сбитых пальцах… играл и не видел, играл и…

14

…Ночь. Мать-Ночь Ахайри стоит за окном, подрагивая светляками звезд, отголоски Празднества бродят во мне терпким, клокочущим хмелем, и горячее тело Лайны-Предстоящей рядом…

– Ты молодец, Сарт…

Я лежу в смятых простынях, вольно закинув руки за голову. Я молчу. Я и сам знаю, что я – молодец.

– Ты хорошо поработал, Сарт…

Я молчу. Я не просто хорошо – я прекрасно поработал. Праздник удался как нельзя лучше, у Варны-Предстоящей есть два отличных Мифотворца… Я не хочу думать, что теперь их – нас! – ждет изменчивый Дом-на-Перекрестке; не хочу думать о том, что будет завтра; не хочу думать о слепом Эйнаре, о теле, зарытом на заднем дворе, о своих догадках – о многом, об очень многом я совершенно не хочу думать…

Я хочу думать о любви, лежащей в основе большинства мифов, о Грольне и Клейрис, о пальцах, касающихся струн, и о ногах, переступающих по усыпанному цветами полу; о Сиалле-Лучнице и ее сияющих стрелах…

– Скажи мне, Сарт, что ты создал сегодня?

Ночь. Темная Мать улыбается и дышит в окно прохладой.

– Я создал миф, Лайна… Я создал целый венок легенд: легенду о солдатах, которых Сиалла свела с ума и привела в свой храм вопреки воле их командиров; легенду о пьяной солдатне, протрезвевшей и преобразившейся перед таинством Богини, и взамен получившей иное, неземное опьянение… Легенду о появлении в Фольнарке самой Сиаллы-Страстной в сопровождении небесных музыкантов… и, наконец, легенду о тех командирах, которые запретили своим воинам идти на праздник и были наказаны за святотатство – в столице уже наверняка судачат о четырех офицерах, утративших мужскую силу в самый разгар празднества… Достаточно?

– Достаточно! – смеется в темноте Лайна, и мне кажется, что звездный хрусталь ночи тихонько позванивает в бархатной бесконечности…

– Ты знаешь, Лайна, – задумчиво шепчу я, и темнота затихает, вслушиваясь, – пожалуй, и мне хотелось бы уважить Сиаллу-Страстную и заняться тем, чем и положено заниматься в эту ночь.

– Тогда, о хитроумный Сарт, мне придется к тебе присоединиться – не заниматься же тебе этим в одиночестве? – и ночь снова заливается смехом, но на этот раз таким пьянящим и зовущим…

…Через некоторое время, расслабленно раскинувшись на постели, я услышал, как Лайна прошептала:

– Воистину, благословение Сиаллы снизошло на тебя! Раньше я не замечала за тобой такого усердия…

– Понятное дело, – бормочу я сквозь сон, – еще как снизошло… ведь я пил это вино вместе со всеми…

ВОЗЛЕСЛОВИЕ. ЭЙНАР БИЧ БОЖИЙ

…Он проснулся от какого-то смутного предчувствия.

Одна из жриц Сиаллы добровольно вызвалась ублажать убогого – и, похоже, не прогадала, покинув его ложе только перед рассветом в полном изнеможении; но, тем не менее, спал он чутко и мгновенно сел на кровати, еще не понимая причины внезапного пробуждения.

Темнота окружала его. Он все никак не мог привыкнуть к ней, она давила, морочила; в ней ворочались чужие, неуютные шорохи, запахи…

Плохая темнота… лживая, как вечность…

Он встал, расплескав окружающий мрак, и подошел к двери. Открыл ее, постоял на пороге, вслушиваясь в неизвестное, тяжело поворачивая всклокоченную голову – и присел на корточки, обернувшись к проему спиной и нашаривая в углу тюк со своей звенящей поклажей.

– Тихо! – прошипел у него над ухом знакомый голос, и умелые пальцы захлестули горло слепого шелковым шнурком. – Молчи, калека!…