Ожог от зеркала

Доставалов Александр

– Да как тут не ругаться. Два стрелка над лесом рыщут, и везде туман. Во все стороны заволок.

– Да, если б не школяр, Хвощ уже бы попался.

– Я напомню, господа, два месяца назад «петушиные перья» утверждали то же самое. Мол, банде осталось чуть-чуть. Хвощ очень умён и изворотлив.

– А теперь ещё и снабжён магией.

– Эти парни становятся проблемой, – вздохнул Павел. – За ними гоняются три волостные дружины, но они всё время успевают ускользнуть.

– А чего ж вы хотите? – резонно спросила Анна. – Чтобы банда вышла на честный бой?

– Сварог с ней, с дружиной. У нас в четвёртом звене потери. Минус три человека. С этим что делать?

– Сами виноваты. Нарушили распорядок. Пили на ярмарке.

Командир четвёртого звена, седой рыцарь лет шестидесяти, с благообразной бородой и голубыми глазами, укоризненно покачал головой.

– Все мы не безгрешны.

Да, ребята проштрафились и жёстко наказаны. Но что теперь скажут люди?

– Скажут, что не рыцари вешают людей Хвоща, а наоборот. – Голос Анны не располагал к компромиссам.

– Так уже говорят. Наши осведомители боятся давать информацию.

– Надо взять помощь магов и устроить им хорошую трёпку. У нас же есть осведомитель, – вступил в разговор Артур.

– Один есть. Но мы не знаем их местоположение. Они постоянно меняют стоянки.

– Значит, распушить живца.

– А осведомителя не жалко? Риски сожрёт его с костями. – Павел взял со стола яблоко и с хрустом надкусил, видимо, демонстрируя действия Риски.

– Не жалко. Скользкий тип, арена по нём плачет. Вполне можно пожертвовать.

– Смотрите, потом не останется ни одной ниточки. – Анна покачала головой.

– Я предлагаю отрядить в преследование полноценное звено. И удвоить волостной набор. Если уж засылать «живца», то с результатом.

– Вообще-то подобные методы неэтичны.

– Прямого запрета на них нет.

– Я не говорю, что они запрещены, но считаются неэтичными.

– Они наших парней вешают, а мы будем расшаркиваться. Кто за живца?

Десять звеньевых проголосовали «за», один «против». Анна воздержалась.

Глава 22

Сначала вдруг залаяла собака.

Вокруг лагеря постоянно терлись несколько дворняг, но пустобрехов почти не кормили. В лихое время их могли, наоборот, съесть. Особенно этим отличался Свист, не делавший различий между собакой и поросёнком.

Как бы то ни было, но лаяли собаки необычно. Дворняг было три-две суки диковинной пегой масти и чёрный тощий кобель с издевательской кличкой Шарик. Сейчас ощетинились все трое, как если бы волка увидели. Пятились, роняя клочья слюны, истерично дергаясь вперед и тут же отступая ещё дальше, под защиту костров, к людям.

Как на грех, Тарас и Бредень ушли на реку вытягивать верши. Но поведение собак было настолько странным, что даже хорошо поддатые бродяги забеспокоились и вроде как чуточку протрезвели. Один из них ворохнул начинавшие уже тлеть угли, выплескивая пламя, да ещё веток подбросил, освещая неверными сполохами подходивший к поляне кустарник, другой, один из самых здоровых и тупых, мордой тяжелее Свиста, пошел к деревьям, почесывая живот. Руку он, однако, держал на рукояти ножа, что величиной напоминал мачете.

– Кого там черти, мать вашу, конь халявный... Ты, Сало?

Это действительно был Сало, крупный и толстый монах-расстрига, уходивший в лес за дровами. Хворосту он тащил целую вязанку, но собаки продолжали надрываться. Сало молчал, как-то странно, рывками приближаясь.

– С тобой есть что ли кто? – снова спросил верзила и перехватил поудобнее нож, вроде просто руку переложил, по-прежнему держа оружие за поясом, но из этого положения можно было как метнуть оружие, так и ударить, полоснуть клинком наотмашь. Тот, что сидел у костра, снова потянулся к фляге, к нему подошли ещё двое – но перелесок вокруг был пуст, а Сало, несмотря на молчание, всё же был своим, да и один он был, хоть и шёл не по-людски, дергаясь и одновременно приволакивая ноги, как если бы кто-то всё время подталкивал его изнутри, а собаки продолжали пятиться в истерическом лае, да и предупреждал школяр что-то насчет лая, и лаяли вроде как даже не на Сало, который мог и перемазаться в жире какого-нибудь поганого барсука, а лаяли на пустоту рядом с ним, впереди него, на примятую траву поодаль.

У костров как-то разом все стихло, только сидевший ближе всех бродяга булькал флягой, далеко запрокинув косматую голову. Некоторые уже заподозрили неладное, не понимая ещё, что именно угрожает и что требуется предпринять... Угрюмый мужик, сидевший далеко сбоку, вытащил из котомки пороховую гранату и принялся перекатывать её в пальцах, сумрачно вглядываясь в темноту. Ещё несколько человек взялись за оружие; лучники наложили стрелы, один из них громко икал, оглядываясь в сторону, противоположную собачьему бреху, но вокруг всё было спокойно. Внешне спокойно; однако разливалась по сторонам звенящая тревога, как бывает, когда чувствуешь пристальный, недобрый взгляд. Так смотрит в спину медведь, которого ещё не заметил охотник. Вспомнив о «бакалавре», Флейта потянул с пояса лосиный манок, служивший

в банде сигналом, собираясь предупредить ушедших к реке. Та же идея, видимо, пришла в голову и Хвощу, что абсолютно трезвым шагом двинулся к опушке, не скрываясь, но и не спеша выходить на край поляны, кроме того, ненарочное это смещение привело к тому, что между ним и Салом оказался горящий костер. Раздался двойной гудок манка; ковыляющий Сало никак на него не отреагировал.

Основная часть банды всё-таки отдыхала, дожевывая текущее соком мясо и допивая кубки, налитые под собачий брех. Лениво тискали двух бабенок да пришлую шлюшку, прибившуюся накануне. Маринка сидела поодаль, приткнувшись к Мухе, обнимавшему её единственной рукой.

Собаки хрипели, захлебываясь бешеной слюной.

– Сало, ты один? – лениво повторил верзила, вытянув из-за пояса тесак, и настороженно поднял руку, отгораживаясь от бликов костра. Это было последнее, что он успел сделать. Сало дернулся, ускоряясь рваным движением, и верзилу качнуло, скрючило ужасом, матерый бандит скривился в детской гримасе, выронив нож и закрыв лицо руками. Удар пришелся ему под ребра, белые пальцы легко пробили плоть, как если бы верзила был из папье-маше. Мягкий всхлип умирающего никто не услышал, поскольку у костров началось нечто невообразимое.

Дрожащим стеклом, утонченным кошмарным маревом материализовались из пустоты четыре призрака, гротескное преломление монаха, как если бы на него навели искривленное прозрачное зеркало. Сало шагнул к костру, и все четыре фигуры повторили его движение, но каждая по-своему, каждая в своём ломаном стиле, и всё-таки можно было понять, что это – бесплотный, пустой морок, вот только пальцы ближней нашарили горло косматого мужичка, что всё ещё держал в обалделой руке фляжку, и переломили шею, сминая позвонки, как солому на чучеле. Четыре огромные тени метнулись в разные стороны, обретая самостоятельность, размахивая прозрачными руками, сталью рвущими живую плоть, а сами расступались под стрелами, подставляя пустоту. Варьируя, они повторяли кровавый танец Сала – тот пьяно размахивал руками, ворвавшись в самую гущу банды, и все, кто пытался его ударить, разлетались в разные стороны. В глазнице зомби, отекая слизью, покачивала чёрным оперением стрела, но это, казалось, нисколько ему не мешало. Мушкетная пуля только качнула Сало, а разрядивший пистоль Муха вообще промахнулся, едва не всадив дуплет в спину Укропу. Оправившись от первого шока, бандиты сообразили, что против них, собственно, один-единственный, хоть и очень мощный зомби, и навалились на него всей массой. Призраки, размахивая страшными, но короткими руками, не смогли бы нанести большого вреда, если бы не странный, нечеловеческий ритм их движения. Угадать, куда пойдет следующий удар, было невозможно, как невозможно предсказать повороты в полете бабочки. Большинству быстро трезвеющих бандитов пока удавалось уворачиваться, но то и дело кто-нибудь отступал не туда или спину подставлял, призраков-то было четверо, и получал плюху стальными пальцами. Каждый удар сшибал с ног, иногда при этом вырывались целые клочья мяса. Хуже всего было то, что самим призракам не могли нанести никакого урона. С зомби ещё худо-бедно управлялись. Флейта ловким ударом отсек ему левую кисть – и сразу стало полегче. Вскоре, улучив момент, на тело, некогда бывшее Салом, навалились сразу со всех сторон и буквально раскромсали в кровавую массу. Призраки и после этого не исчезли, только двигаться стали медленнее. И сталь, и дерево, и даже кость они игнорировали, но игнорировали по-разному. Клинок отскакивал, норовя вывихнуть руку, пружинил от чего-то упругого и жесткого одновременно, а дерево просто проходило насквозь, так что бивший рисковал упасть – дубины рассекали пустоту. И всё же уязвимое место удалось обнаружить – Большой Борис несколько раз махнул дубиной, пятясь от загребущих рук призрака, тот только чуть колыхался, как от ветра, пропуская дерево сквозь себя, и вдруг как-то задрожал, заколебался и то ли лопнул, то ли рассеялся в воздухе. Борис издал довольное рычание, облекая в него злобу и страх, но тут со спины к нему приблизился другой призрак, воткнул руку под лопатку и вырвал сразу несколько ребер, так что огромный бандит замертво рухнул на поляну. Остальные, однако, уже смекнули, в чем дело, и в считанные минуты добили оставшихся големов – дубины одна за другой рассекали очерченную контуром пустоту, удар следовал за ударом, бандиты не пытались угадать необходимую последовательность, не разобрались, нужна ли она вообще, а просто молотили деревяшками, выплескивая ярость. Два призрака лопнули почти одновременно, третий, последний, пошел как-то совсем вяло, боком, норовя забрести в пламя костра, но в огонь его уже не пустили, дубины тыкали со всех сторон – и вскоре исчез и этот.