Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
Пробившись сквозь сугроб, я, не заходя домой, отправился к директору фабрики и чистосердечно рассказал, как пошел на воровское дело.
— А твоих уже взяли сегодня ночью, — сказал директор. — Троих. Хищники. Они давно прилаживались хватануть под аварийным чаном добрый куш. Не удалось. А ты, коль пришел ко мне с таким делом, помалкивай, не признавайся больше никому, что чуть не стал вором.
Тайна памяти… У кого в жизни не было постыдных поступков и досадных промахов, о которых не принято рассказывать даже самым верным друзьям и вспоминать про себя, — пусть они хранятся в глубине души, как говорится, за семью печатями… Хотя рано или поздно поступки и промахи могут обнажиться. И быть тому — невелика беда. Труднее раскрывается,
Именно на такие размышления натолкнул я своих друзей, рассказав им эпизод со «сметаной».
Нас шестеро. Нам предстоит путешествие по голубой тропе — по реке Кии, которая несет свои воды с юга от Хмурой горы на север до Чулыма. Впереди немало каменистых порогов, бурных перекатов и коварных водоворотов. Чего стоит, скажем, Мертвая яма или Шайтаны, где бешеная река рвет плоты, зажимает лодки между камней так, что не пытайся спасать свои манатки, а выбрасывайся в воду и пробивайся к берегу. Однако ни один здешний житель не может считать себя таежником, если не прошел эту тайгу по голубой тропе. Я проходил по ней в молодости на салике — плотике, сбитом из четырех сухих бревен, а ныне решил показать сыну красоту и таинственную угрюмость родной мне тайги с «кормы» резиновой лодки.
— Сознавайтесь, кто о чем думает сейчас, перед спуском лодок на воду? — выслушав меня, спросил Михаил Аркадьевич Федоров, наш командор, в прошлом флотский офицер.
— Думаю: как на четырех лодках разместить шестерых? — ответил мой сын.
— Вопрос логичен. Я тоже думал об этом. Отвечаю: на большой флагманской пойдут трое, а на трех малых — по одному.
Михаил Аркадьевич перевел взгляд на чем-то недовольного Виталия Бобешко.
— У нас, в десантных войсках, не разрешалось думать вслух, — ответил он.
— А все же?
— Все же… Прикидываю в уме место приземления. К вечеру должны дойти до устья Растая.
— Согласен. Там заварим первую уху из хариусов.
— Если будет клевать, — выразил свои сомнения Василий Елизарьев. Он родился и вырос в тайге и, как я знаю, не умеет скрывать свои думы и сомнения, всегда предупреждает о вероятных осложнениях.
— Клев будет, — заверил командор.
Дошла очередь до журналиста Виталия Банникова. Он взял отпуск ради того, чтобы совершить путешествие по голубой тропе. Я смотрел на него с тревогой. Он недавно перенес операцию. Левая нога покалечена, но упорно скрывает свое недомогание. Если случится расстаться с лодками и пешком преодолевать горные перевалы, то ему придется опираться на наши плечи.
— Сначала скажу, что вы думаете обо мне, — сказал он. Похоже, он разгадал мои мысли о нем. — Во-первых, зря не собираетесь доверить мне одиночную лодку. Больная нога тут ни при чем. Руки весло держат, а не ноги. Во-вторых, на флагманской лодке пойдут отец с сыном и командор. Другого решения быть не может… Тайны памяти действительно есть у каждого, но… разные они бывают — поучительные и унизительные. Об этом поговорим в пути. Впереди у нас много костров.
— На берегу или под водой? — спросил я.
— Ничего, плавать я умею, — ответил он.
— А что думаешь о Мертвой яме?
— Она мертвая, а мы живые. Робость перед опасностью хуже гибели. Пора трогаться. Так, командор, или не так?
— Так, — ответил Михаил Аркадьевич, вскинув на широкую, почти квадратную спину большую лодку. Накачанная воздухом, она легко шлепнулась на воду, но управлять ею на стремнине, на перекатах, знаю, будет трудно.
Погрузили провиант, палатки, условились, кто за кем пойдет, и речка понесла нас вниз по течению. Наша флагманская лодка с широкой кормой, подгоняемая попутным ветром, набрала скорость. Не успел я примоститься к своему месту, как лодка запрыгала на гривастом перекате. С тревогой оглянулся назад на Виталия Банникова. Он лихо направил лодку на гребень переката, перепрыгнул через него, дескать, вот как надо работать веслом, и норовит обогнать нас. Всадник на резвом скакуне.
— Остепенись, иди вслед! Впереди каменистые пороги…
— Дыши спокойно, — уловив мою тревогу в голосе, ответил он, но обгонять нас не стал. — Иду за флагманом.
Никому не чуждо чувство самоутверждения, но каждый проявляет его по-своему. Кто физическими способностями, кто умом, кто волей и решительным характером. Великое это стремление — стать нужным членом коллектива. Стать нужным! И конечно, Виталий Банников никому из нас не признается в этой тайне его души, но она проявляется в его действиях: смотрите, я с больной ногой готов стать полезным и нужным смельчаком на голубой тропе. Умеет утверждать себя, но с риском, поэтому его нельзя оставлять без внимания.
За лодкой Банникова следовал Василий Елизарьев. Он придерживался ближе к берегу, подворачивал к заводникам и на ходу испытывал клев, то на мушку, то просто на червяка. Предусмотрительный человек. В лодке у него есть все, что нужно человеку в тайге, вплоть до походной аптечки, иголки с нитками, и целый чемодан разных коробок с клеем, сырой резиной, запасными ниппелями и неприкосновенным запасом галет, брикетов сухого супа и гречневой каши. Все это завернуто в целлофан и заклеено изоляционной лентой. Василий на секунду, как бы между делом, открывал чемодан с таким хозяйством, привязывал к нему подушку, наполненную воздухом, — мягкость под сиденье и поплавок к чемодану на воде. Это он сделал перед посадкой в лодку.
И подумалось мне: может ли добрая, полезная тайна мысли и памяти оставаться непроявленной?.. Если да, то досадно. Скажем, тот же Василий, на долю которого выпали суровые испытания войны, узнал о гибели отца Иосифа Елизарьева лишь в день штурма Зееловских высот… О чем он тогда думал, какие чувства и порывы души побуждали его к верным решениям? Ему суждено знать законы тайги — здесь родился и вырос, — и он осмысливает их присущим только ему одному умом, но с ложной стыдливостью умалчивает о ходе тех или иных соображений, пусть ошибочных, и собирается унести их с собой нераскрытыми в безвозвратное. После такого исхода будут ли его наследники богаче житейской мудростью? И сколько таких богатств уходило и уходит бесследно.
Замыкал «эскадру» надувных резиновых лодок Виталий Бобешко. Руки у него длинные, и работает он веслом проворно. Отчаянности ему не занимать — бывший десантник. Разреши вырваться вперед — и помчится быстрее ветра, забудет о своих обязанностях страховщика при вероятных осложнениях. Но пока «эскадра» идет благополучно, он принялся развлекаться удочкой. Блеснул серебром над его головой один хариус, второй… Как он их подсекает, не теряя управления лодкой, ума не приложу. Мой крючок с отменной насадкой — короед с желтым брюшком — не трогает ни один серебристый стрежевик. Не так веду по воде или не хватает той самой смекалки, какая есть у Бобешко? Про него говорят, что он даже из дорожной лужи умеет выдергивать хариусов. Спроси у него — в чем секрет успешной рыбалки удочкой на горных реках? — он покажет набор крючков на тонких поводках, коллекцию насадок — мушки, жучки, муравьи, лесные тараканчики, слепни, искусственные червячки, ручейники, короеды, мотыли, — поможет перевязать крючок и передвинуть грузило по своему вкусу, поведает о повадках хариусов, подскажет, где следует ждать сильный клев, где слабый, даже поделится, как это было на первой вечерней зорьке, своими излюбленными насадками… Казалось, что теперь и твоя сумка будет наполняться серебристыми красавцами. Ан нет. Он таскает таких, что удилище трещит, а у тебя ни одной доброй поклевки. В чем же дело? Быть может, не все секреты раскрыл, что-то оставил в тайнике своего опыта? Или чутье, развитое опытом и пытливостью ума? Скорее всего именно так. Чутье, как произведение искусства, не поддается пересказу, его не втиснешь в учебник или инструкции, оно живет в человеке от рождения и развивается практикой по своим законам. Виталий Бобешко, конечно, рыбак «себе на уме», но у него большая практика и чутье, суть которого он не может раскрыть даже при желании. Это его тайна, как мне кажется, даже не осознанная. А жаль, познание неосознанного исключило бы слепое подражательство.