Озорники
Шрифт:
Дел хватало всем — не только ребятам, но и вожатым и воспитателям. Вовлечены были даже иждивенцы. Лариса Ивановна согласилась руководить кружком мод — предполагалось, что на костре юные модельерши будут демонстрировать новые костюмы, и в швейной мастерской до самой глубокой ночи стрекотали машинки. Даже сын ее Виталик был включен в одну из сцен-шарад, которую собиралась показать одна из команд КВН. Яков Антонович постарался и завез в лагерь для предполагавшегося «парада профессий» штукатурные мастерки, шахтерские каски, отбойные молотки, шоферские очки, защитные сетки для пчеловодов, деревянные винтовки, садовые распылители ядохимикатов.
Броня носилась по лагерю. Ничто не ускользало от ее вездесущих глаз. Она летала от группы к группе. Вмешивалась, наставляла, пропускала через цензуру, проверяла, давала указания. Особенно волновали ее песни. Готовился конкурс певцов, и невесть что разучивали
— Караул! — хваталась она за голову, услышав «А на кладбище все спокойненько», и на глазах у расстроенных ребят рвала листки с переписанным текстом песни.
Она произвела учет будущих певцов. На участие в конкурсе претендовало семь Магомаевых, два Иосифа Кобзона, три Эдуарда Хиля, три Аллы Пугачевых. На «Там вдали, за рекой», хорошую, очень к теме костра подходящую песню, было сделано семнадцать заявок. Конечно, всех номеров было в пять раз больше, чем могло войти в программу, и ей пришла счастливая мысль — повторить концерт в другой раз, но не вечером, а днем и без костра, на летней эстраде, а кроме того — направить концертные группы в соседние села и колхозы. Она не одобряла Якова Антоновича, который широко направлял ребят на различные колхозные работы, чтобы зарабатывать деньги. Она считала, что это возбуждает в ребятах частнособственнические инстинкты, а выступления в колхозных клубах, дадут лагерным связям с окружающей жизнью нужное политическое содержание.
Броня чувствовала себя дирижером большого оркестра и каждого участника воспринимала как часть себя. Она, как аккумулятор, наполняла лагерь энергией, и не хватало дня, не хватало ночи. Она организовала штаб, информационно-учетный центр, куда стекались сводки и рапорты. Угомонившись, сидя в беседке, она принимала поступавшие туда сводки и была в курсе всех событий в отрядах. Она завела большую книгу рапортов и могла не бегать в разные концы, зная, что где происходит, что сделано и еще не сделано. При этом она успевала вести собственный подробный дневник, хранивший драгоценный, лично ею добытый опыт, который служил ей и неисчерпаемым кладезем для отчетов.
Впрочем, не все шло как по маслу, и она это отмечала со всей присущей ей самокритичностью в своих дневниковых записях. Заготовку дров для костра она поручила группе старших ребят во главе со старостой кружка «Умелые руки» Витей Смагиным, а староста исчезал с ребятами в лесу, так что нельзя их было потом доискаться. Группе была придана бензопила, лесник выделил им несколько сухостоев, но в лесу из-за пилы все время шла возмутительная возня, ребята чуть не дрались, добиваясь права попилить. Дров было заготовлено по меньшей мере на пять костров. На звуки бензопилы, как пчелы на сладкое, налетели деревенские ребята. На лагерь началось форменное нашествие сельских ребят, тем более удручающее, что их порой невозможно было отличить от лагерных. Они иногда и одевались так же — галстуки, трусы, и никакие дежурные у ворот с требованием «пароля» не могли сдержать их, а если деревенским не удавалось проникнуть через вход, они запросто перелезали через ограду. Посторонние вносили дезорганизацию в дело подготовки, и Броня считала необходимым установить дополнительную охрану или официально обратиться в сельсовет и предупредить через местную радиотрансляцию колхозников-родителей, что они будут нести строгую ответственность за пребывание колхозных ребят на лагерной территории. С этим делом она и ворвалась в дом к начальнику лагеря, который принял ее, сидя за письменным столом, заваленным бумагами, и щелкая на счетах.
— Тебе они очень мешают, девочка? — спросил Яков Антонович, отрываясь от работы.
Броня проглотила «девочку», зная, что так фамильярно он обращался не только к ней, но и к матронам из кухни. — Я чувствую, что ты хочешь мне испортить отношения с колхозом. Ты не знаешь, кто поставляет нам свежие овощи, молоко, яички? И на чьих фермах работают наши ребята? Так почему же сельским ребятам нельзя поиграть вместе с нашими пионерами? Им же интересно! И потом, разве можно уследить за всеми? А если даже можно, то стоит ли?
— Странная постановка вопроса! — возмутилась Броня. — Ведь наши ребята ходят на фермы не когда им вздумается. Есть определенные часы, учтенные в расписании, и потом, наши посещения не вносят в жизнь колхоза никакой дезорганизации, в то время как набеги сельских ребят на лагерь нарушают порядок, сбивают ребят с режима. А эти частые отлучки ребят — как их можно объяснить, если не этими чересчур разросшимися связями с деревней? Что это такое, объясните мне, — не было случая, чтобы на вечерней линейке кто-то не отсутствовал по необъяснимым причинам. Где ребята пропадают? У кого они время проводят? И потом, как можно терпеть, что сельские
— Послушай, девочка, я сегодня уеду в город на три дня. Так вот, я тебе оставлю ключи от канцелярии, печать, и ты посидишь на моем месте. И потом, запиши телефон: три пятнадцать четыре, поговори с председателем и послушай, что он тебе скажет. Насчет табуна поговори с Кузьмичом, он главный табунщик, только не ссылайся на меня, и тоже послушай, что он скажет. Я удивляюсь тебе, девочка. Ты тут первый год, кажется, если не ошибаюсь, а лагерь существует уже семь лет. а село стоит уже здесь лет двести или триста. И вот ты хочешь, чтобы деревенские дети ходили вокруг лагеря на цыпочках, а чтобы коней гоняли там, где тебе хочется. Может быть, еще лагерь обнести колючей проволокой? Кто теряет, скажи, от того, что сельские ребята потолкаются в лагере или прогонят рядом конский табун? Где наши ребята еще увидят табун? Я чувствую, что ты была бы очень довольна, если бы лагерь объявили лепрозорием. Ладно, вот уеду, а ты сама поговоришь с председателем. Давай, давай, действуй! Может, они серьезно отнесутся к твоим претензиям, а ты послушаешь, что они скажут. Может, они дадут тебе выступить по колхозному радио, и ты сама объяснишь колхозникам, когда и как их детям можно бегать около лагеря! Даю тебе полную свободу. Валяй! А сейчас извини — я должен тут подбить баланс и просмотреть кое-какие сметы. Ты не разбираешься в финансовых делах? Я тоже не очень, но что поделаешь — надо…
Вообще начальник лагеря занимал Броню своей парадоксальностью и почти полным несоответствием ее представлениям о том, каким должен быть педагог. Это был типичный одессит, хотя, говорят, был родом из Ростова, — хохмач, балагур и циник. Сыпал сомнительными шуточками не первой свежести, и, конечно, ничего удивительного, что ребята глядели ему в рот и тянулись за ним, как за фокусником. И подражали ему в разговорах, изощряясь в одесских интонациях и словечках. Начальник болел за одесского «Черноморца», не пропускал ни одной футбольной телепередачи с его участием, и, конечно, все мальчики тоже болели за «Черноморца».
Правда, Ваганов был хороший хозяин, этого не отнимешь. У него была не голова, а целое СМУ, как он сам говорил о себе, и едва ли не вся деятельность его как педагога сводилась к тому, что он то и дело затевал какие-то стройки, и за семь лет, что он руководил лагерем, он только и занимался тем, что строил всякие площадки, павильоны, мастерские — швейные, сапожные, столярные, — как делал, видимо, в свои более молодые годы, когда возглавлял детские дома. Если б дать ему волю, то он открыл бы в лагере чугунолитейню. Ребят очень увлекало строительство, но, наверно, их увлекало бы все, что бы ни затеял начальник. На сотню километров не было лагеря, который был бы так нашпигован разными нужными и ненужными пристройками и павильонами, как «Рассвет». Яков Антонович как-то признался, что уже собирается кое-что из построенного уничтожить, чтобы на старом месте начать новое строительство, потому что не знает лучшего средства воспитания и создания коллектива, чем строительство. Когда Броня узнала, что Яков Антонович когда-то воспитывался, а потом работал в детских трудовых коммунах, ей стало все понятно. Она уже ничему больше не удивлялась. Но примириться с тем, что он «заслуженный учитель», не могла. Что угодно — заслуженный строитель, заслуженный хозяйственник, заслуженный администратор, заслуженный хохмач, — но только не учитель. Его методы хороши были с беспризорными детьми двадцатых годов, но с нынешними детьми? Извините! Начальник лагеря не вызывал у Брони никаких симпатий, а от его бесцеремонности и шуточек ее коробило.
Но это в сторону. Несмотря на то что разговор был для нее неприятным, он все же имел положительный результат. Ей пришло в голову, что бороться с нашествием сельской детворы, вносившей дезорганизацию в подготовку костра, можно, только приобщив их к лагерным делам. Она связалась с местным завучем, и та пообещала, что сельские ребята тоже примут участие в костре, выступят с номерами, в которых найдет отражение жизнь колхоза. Броня доложила об этом на ближайшем совете дружины, и Яков Антонович, который присутствовал на нем, буркнул: