Озверевшие
Шрифт:
– Пейте, если хотите, – доброжелательно сказал друг.
Ему пришлось ослабить контроль ещё сильнее, чтобы дать жертве проявить волю. Резин осушил стакан за пару глотков и медленно поставил его на стол. Водка тяжёлым пламенным потоком обрушилась в желудок. Морок в голове усилился, притупив все тревожные мысли.
– Андрей. Я ваш друг. Вы помните об этом? – спустя полминуты сказал друг.
– Да, – уверенно ответил Резин.
– Я говорил о том, что вы не заслужили такой жизни. Вы согласны?
– Да, согласен.
– Я хочу помочь. Вы должны наказать тех, кто довел вас до такого. Вы знаете, кто
– Я знаю, кто виноват, – сказал майор, и улыбка пропала с его лица. – Это всё из-за наглых узкоглазых тараканов.
Такое оскорбление в адрес китайцев, а затем и всех людей с азиатскими чертами лица, вошло в обиход в начале войны за Дальний Восток. Когда стало ясно, что остановить конфликт, не потеряв территорию, у России не получится, оскорбления стали подкреплять кулаками. Гнев, копившийся в народе, жаждал найти выход, отчего страдали в основном ни в чем не повинные казахи с якутами, случись им встретиться с радикально настроенными молодыми людьми. Друг не стал исключением. Восточный разрез глаз хоть и не был сильно заметен, но для сверстников стал достаточным поводом для издёвок и избиений.
– Хорошо. Кто ещё?
Друг хотел быть беспристрастным, но оскорбление, принятое на личный счет, задело его. Он ждал, что майор продолжит, но тот молчал.
– Кто ещё? – теряя терпение, спросил друг.
– Они. Только они, – коротко сказал Резин.
– А как же правительство, друг мой?
– Я воевал не за него. Я воевал за страну, за людей.
– За страну, что не ценит тех, кто рискует ради неё жизнью? За людей, что проходят мимо тех, кто оступился и упал? За это вы воевали, друг мой?
– Это всё они…
Майор говорил отстраненно, и казалось, что он о чём-то задумался.
– Вы считаете, что люди, живущие за сотни километров от вас, испортили вашу жизнь? – продолжал друг с неподдельным интересом.
– Я сам всё испортил, – неожиданно ясным трезвым голосом сказал майор, и на его лице отразилось сожаление. – Всё из-за моей слабости. Она просила меня начать новую жизнь, но я не нашёл сил на это. Перестать пить я тоже не смог. Я был сильным, пока они меня не сломали, – в его голосе залязгал металл. – Я сидел в клетке, раздетый, без еды и воды. Этим тараканам нравилось надо мной издеваться. Особенно мальчишкам. Они без конца тыкали в меня палками и смеялись. Но я не остался в долгу. Я поймал одного. После этого никто надо мной не смеялся. Как же легко сломалась его шея.
Друг предельно ясно увидел эту картину, и по его спине побежали мурашки. Он представил себя на месте того мальчика, не представлявшего опасность, и убитого за детскую шалость. Ненависть к сидящему напротив человеку начала душить его. Больше всего ему хотелось выхватить свой легкий субкомпактный пистолет из потайного кармана куртки и прострелить голову этому мерзавцу, что с таким упоением говорит об убийстве ребёнка.
– За это они подвесили меня спиной к земле, и один из этих уродов сказал: «Бамбук. Ты понимать?» Я понимал. И ждал смерти. Мне постоянно казалось, что острые ростки впиваются мне в кожу. Мне было больно. Я кричал. Но в один момент верёвки разрезали. Я упал на землю и понял, что всё это мне казалось. Не было никаких ростков. А они смеялись надо мной. Они смеялись!
Когда друг понял, что теряет над майором контроль, было уже поздно. Он попытался ухватиться за его сознание всеми силами, подавить его волю своей, но ничего не получалось.
– Они смеялись надо мной! – на глазах Резина выступили слёзы. – Я не могу их наказать! Они же смеются!
От истерического хохота майора кровь стыла в жилах. Это был смех безумца, человека, окончательно потерявшего связь с реальностью. Неожиданно Резин со злобным рыком вскочил из-за стола, едва не перевернув его. В глазах пылала животная ненависть и, увидев её, друг понял, что пропал. Его бомба уже взорвалась.
Выхватить пистолет он не успевал, поэтому первое, что пришло в голову, это бежать. Бежать куда глаза глядят, и пропади пропадом все три анклава со своими войнами, лишь бы вырваться из клетки со зверем. Друг вскочил из-за стола и метнулся к выходу, но, не рассчитав, обронил стул и споткнулся об него. Дикой болью отозвалась потянутая лодыжка. Не обращая на неё внимания, друг вскочил и побежал изо всех сил, но майор нагнал его и, схватив за волосы, начал бить головой о стену.
Глухие удары вперемешку с прерывающимися воплями шли один за другим. Друг пытался вырваться, но сильные руки держали его слишком крепко, и каждый удар был сильнее предыдущего. Стена покрывалась пятнами свежей крови. Почувствовав, что носовая перегородка хрустнула, и по губам потекла теплая струя, друг понял, что его сейчас убьют, и истошно заорал. Лицо, превращавшееся в кровавое месиво удар за ударом, как кисть в руках психически больного художника, рисовало на старых обоях уродливую картину. После полутора десятков ударов крик оборвался, и тело упало на грязный пол.
4
Тем утром в квартире Громовых было необычайно тихо. Город только начал просыпаться, и посторонние звуки снаружи почти не проникали. Телевизор молчал. Не было ни разговоров, ни смеха, лишь изредка постукивали ложки о тарелки, в которых остывала неспешно доедаемая овсянка.
Тимур смотрел невидящим взглядом в свой завтрак, хмурый, словно грозовая туча. Его лицо выглядело бледным, под глазами виднелись серые полукруги синяков. Лоб был изрыт глубокими морщинами, отчего он выглядел лет на десять старше. Раньше такое состояние могло не иметь весомой причины, потому проходило само собой, но сейчас причин хватало. Отец лежал в больнице, мать весь прошлый вечер ходила с красными от слёз глазами, Алиса без конца спрашивала про папу и тоже плакала. Сам воздух в квартире словно пропитался тоской и страхом. Тимур не мог видеть родных такими, но тяжелее всего ему было от собственного бессилия. Отец едва не погиб из-за безумца на жёлтом такси, и он никак не мог этого предотвратить. Мать с сестрой не находят себе места, и он не может их утешить. В городе день ото дня происходят всё более странные и ужасные трагедии, и с этим он тоже не мог ничего поделать.
– Хватит ковыряться. Доедайте скорее, а то опоздаете, – сказала Наталья усталым голосом, в котором слышалось раздражение.
Тимур оторвался от своих мыслей и взялся торопливо уплетать кашу. Она была на редкость безвкусная, совсем не похожая на ту, что мама готовила обычно. Ни ягод, что продавали старушки на вокзале, ни мёда, что отец привозил летом из Москвы, ни соли – ничего этого в ней не было. Тревога за мать, словно нитка на катушке, пошла на новый виток.
Когда Тимур услышал первый невнятный вскрик, он даже не обратил на него внимание. В семье привыкли к звукам ругани, падающих предметов и бьющейся посуды, что частенько доносились из соседних квартир. В ночь с пятницы на субботу в доме и вовсе разгорались настоящие испанские страсти. Весёлые застольные разговоры со смехом и шутками довольно быстро перерастали в пьяные скандалы. Пытаясь уснуть, Тимур часто переживал, что ссорящиеся поубивают друг друга. Ближе к трём часам ночи он уже ждал, когда это, наконец, произойдёт, лишь бы наступила долгожданная тишина.