П-М-К

Жуков Максим

* * *

Где подрались скинхед и хачик (Из-за чего — пойди спроси), Там потеряла Таня мячик, Когда платила за такси. А ей налили полстакана, А ночка темная была. Она запела про ивана, Но все же с хачиком пошла.

* * *

Словно «Буря и натиск», когда не по Гёте, а так, Недалече от мест, где живет по наитию Пригов, Я пишу на манжете твоем, как на чистых листах, Как люблю и привык, авторучкой полжизни продвигав. Так, по ходу годин, мой оцепленный розами, мозг Выдает на гора (и пока не увял вместе с ними). Наводя по утрам, по привычке, сомнительный лоск, Я мараю стихи, что не выглядят даже моими. Монологами Федр — не заменится пение Муз, Но

попробывать можно, и я, лишь бы как, попытаюсь. А тебе все равно, только б был хоть какой-нибудь вкус. Иногда он сдает. И нередко. Что сделаешь? Каюсь. Так высокая речь, для того чтобы выйти в тираж, Переходит на сленг окосевшего в баре бой-френда, Так идут напролом, критикуя чужой макияж, Так сжигают мосты. Так рождается микроЛЕГЕНДА. Заходи же ей в хвост эскадрилией, полной любви, Где в казарме тишком до полуночи дрочат пилоты. Многоточий в судьбе — словно лишнего спирта в крови, У того, кто набрал, бог весть где, перед сном обороты. Недалече от мест… Недалече от эдаких мест, Где болит до сих пор позабытая в юности рана, Я несу, день и ночь, свой писательский маленький крест. Эскадрилия спит. И ее поднимать еще рано.

* * *

Два чувства дивно близки нам… Пушкин Понять, в чем дело. Жить зазря, Водить по выставкам бабищу, Любить родную пепелищу И слушать только стебаря. Косить под Бродского, коря Себя за то и днем и ночью, Сводить все фразы к многоточью И говорить — не говоря. Иметь презрение к гербам. Имея склонность к извращеньям; Понять, в чем дело, но за мщеньем Не лезть к владыкам и рабам. Идти, спускаясь по ступеням, Сходя к отеческим гробам.

Построившим Второй Медицинский институт

Для построивших Мед несущественно — верх или низ, — При скольжении мини Его коридорами: если Перепонки видны, так пускай будет виден сервиз, — Вот такие дела, — как в гинекологическом кресле. Если подиум тверд, то как воды, по коим ступать Не дано без понтов: медицинские зыбкие хляби. Но у вечности здесь не впервой под ножом воровать И запутывать след, лебезя и рыдая по бабьи. Для построивших Мед с поволокою мрамора стен, Навещавших толпой ежедневно пивную палатку Ниоткуда — для них — и с любовью, точнее — затем, Чтобы сверху прижать, как к проколотой кожице ватку, Свою речь и свою не совсем нецензурную брань; Даже выбор дорог между жизнью и смертью — не выбор! Где теперь каждый день препарируют всякую дрянь, Крыл бригаду прораб — кайфоломщик по жизни и пидор. Для постороивших Мед — констатирую: Мед, а не Мид, — Там, где Бакулев-стрит упирается лесом в холмину, — Я любил тебя так, как другими любимою быть Можешь тысячу раз и еще тыщу раз вполовину. Для построивших Мед, увлеченных вселенской игрой, Не имевших имен, но по имени Н.Пирогова, — Если жизнь только миг — первый миг, — то за ним и второй Будет миг или час. А потом — ни того, ни другого.

* * *

Светлый путь в направлении храма сегодня закончен почти. Быть точнее: не путь, а попытка и поиск его. То ли крест до звезды не по силам детине нести, То ли повод волхвам на халяву бухнуть в Рождество. И пока на хребтине чужой чья-то треплется плеть, И тебе пару раз, как ни ныкайся, перепадет. Не одна еще, видно, рука по прошествии лет, Выполняя наказ, под сурдинку гвоздем прорастет. Только роздан всем страждущим Чудом размноженный хлеб, Только рыбой несет от промежностей Бывших гетер, Кто единожды сделался зряч, тот уж дважды ослеп, Обреченный блуждать в темноте лабиринтами вер. Взять постелю свою и пойти завалиться в шинок, На литовской границе задумав прикончить царя. Всякий путь нехорош для неверно поставленных ног, Что-то в роде таком и поведано было — зазря. Мирно воды струит в недрах сточной трубы Иордан, Он везде ведь один, словно Лета и сказочный холм, Где распяли Его, умудренного не по годам. И навис горизонт поперек набегающих волн.

* * *

На улице алкаш одет не по погоде. Уже к семи часам становится темно. Сказать ли о себе? Сказать ли о народе? Не все ли нам равно. В наручниках тоски, в машине милицейской, Непойманный-не вор закурит натощак. Спаситель говорил… и выговор еврейский Картавое руно над ранами вращал. И все-таки шкала задуманного кода, Как некий люминал, растаяла в крови. Я позабыл теперь названье эпизода, Где некогда сыграл подобие любви. Давно плюет в стакан другое поколенье, Которое поймут, дай бог, через века, Да будет славно дум высокое стремленье! И рифмы к ЖКХ. И, выставлен на стрем в осеннем камуфляже, На улице дрожит незавершенный стих. Что мне твои шаги и топот третьей стражи, Когда мой третий рим до первой стражи стих.

Сонет с отточием

Живя на первом этаже, Вот-вот опустишься в подвалы: Ведь на сортирах есть уже «М/Ж» — мои инициалы. В глазах чернильная мазня — Вином забрызганные строчки. Пришла весна, и у меня, Как на ветвях, набухли почки. … … … … … … … Я это все пишу тебе Под утро, медленно трезвея. Пигмалион и Галатея — Мы не подходим по резьбе. И в Ж отосланный тебе я, Как М, ответствую на Б.

* * *

Сандуны, Где над стойкой завис Гомосексуалист. Нет вины, что раздет, Нет вины, что забыт. Неустойчивый свет, Незатейливый быт. Нет луны в запотевшем окне. Ни в уме, ни во сне, Ни в чужой простыне Не дойти до стены, Что напротив тебя, И шаги неверны, И уходишь в себя. По уму — Мы с тобою, дружок, Никому Не нужны, Так клади пирожок На свои же штаны. Да простят нам должок Все, кому мы должны. В переулке снежок. Разливая портвейн, Не найти нам, дружок, Злополучный бассейн И парилку, где срам Можно спрятать в тени… Все. Пока. По домам. Деньги будут — звони.

Про пору

Как не люблю твою пору — Пора не та и все не в пору, И день и ночь не ко двору, Да и дела мои не в гору. Мент, покидающий контору, Глядит на пеструю игру Объяв, прилепленных к забору Его конторы, на ветру. Призвав, как Герцен к топору, Пожару, голоду и мору, Воздал отечеству позору Телеведущий поутру. И я, прибегнувший к перу, Скуривший пачку «Беломору», Для рифмы пролиставший Тору, Как Моисей народу — вру.

Романс прошлого века

Прости… Опять воспоминанье. Твой потолок, как паланкин, Плывет туда, где, снова стань я Собой, — я стал бы не таким. Вновь оснеженные колонны, Елагин мост, — но нет меня, И покрывает простыня Тебя, как голову Горгоны. Холодный ветер от лагуны, И на прощание — в конце — Морщин серебряные струны На запрокинутом лице. Такая бедность не порок, И в том тебе моя порука: Скрещенья рук, скрещенья ног, Как воровство строки и звука. …В лучах рассыпавшихся призм Век завершается капризно… Прости мне мой постмодернизм, Как разновидность… реализма.

Почти центон

Я не ломаю стену лбом, Люблю грозу в начале мая, Когда она из-за сарая, Как бы резвяся и играя… А после в небе голубом. Читаю Дарвина с трудом И, опуская долу взоры, Веду разумны разговоры, Навстречу северной Авроры Никем пока что не ведом. И ничего, что без души Смотрю на то, гляжу на это. Моя жена — жена поэта? Вопрос не требует ответа. В своем альбоме запиши, Что размышленье — скуки семя, Всему свое приходит время, Пришла война — так ногу в стремя, А не пришла — так не спеши. Немного красного вина, Немного солнечного мая, Люблю грозу, не понимая, В чем заключается она.