П.И.Чайковский

Калинина Наталья Анатольевна

А как любит живое: Халит хотел утопить только что родившихся котят, Пьер почти на коленях вымолил для них помилование. После всю ночь всхлипывал, бормотал во сне, чуть свет вскочил и побежал в теплый чулан, где поместили кошку Мурыску с новорожденными. Фанни очень опасается за здоровье мальчика, хочет, чтобы в свободное от занятий время он бегал и шалил с остальными детьми. Так нет же — спешит к роялю. Да, да, это необыкновенно одаренный ребенок, к тому же на редкость музыкальный, но ведь бывает, что его мучают головные боли, а по ночам дело доходит до бреда… Неделю назад после веселой музыкальной вечеринки убежал наверх и, спрятав под подушку голову, умолял избавить от музыки, хотя в доме давным-давно воцарилась тишина. Александра Андреевна, сама страстная любительница

музыки, хочет взять мальчику учительницу. А вот она, Фанни, подождала бы с этим делом: Пьеру еще нет и пяти лет. Вполне возможно, в ней говорит ревность: ни одного ребенка Фанни не любила так горячо и беззаветно, как любит Пьера. Занятия музыкой наверняка отдалят их друг от друга, займут то самое драгоценное время, когда они «сумеречничают» наверху, в мезонине, поверяют мечты, читают вслух книжки или же просто фантазируют…

Хотя, может быть, Александра Андреевна все-таки права: ребенка на самом деле ждет блистательная музыкальная карьера. Фанни горестно вздыхает. Нелегко зарабатывать хлеб этим неблагодарным трудом. Тем более в России, где пока даже консерватории нет.

Фанни просит Александру Андреевну не спешить с началом музыкальных занятий, пускай, как и предполагалось, съездят сперва на Сергиевские воды, мальчик душой и телом окрепнет, а там, как говорят в России, чему быть, того не миновать…

Необъятна Русь-матушка…

Мрачные лесные чащобы сменяются солнечными ромашковыми полянами, вокруг которых застыли в величавом хороводе тонкоствольные березы, птичий гомон весело вторит звону бубенцов, медово дышат в лицо вешние травы, а высоко в небе, в безбрежном голубом просторе, звучит торжественный гимн всей этой благодати. Как будто невидимые колокола славят весну, жизнь, землю, людей.

В деревушках, где путники останавливаются попить студеной колодезной водицы, их встречают бабы в расшитых передниках, потчуют квасом, молоком, желают доброго пути. А вот уже дорога змеисто виляет среди бурых болотистых кочек, на которых в сумерках пляшут манящие своей неразрешимой тайной синеватые огоньки…

— Необъятна Русь-матушка, жизни человеческой не хватит, чтобы всю объехать, — рассказывает Александра Андреевна притихшему от обилия впечатлений Пете. — Для столичного жителя наша Вятская губерния кажется настоящей глухоманью. Еще бы: от Петербурга чуть ли не три недели пути, а людей днем с огнем не сыскать. Живут по большей части починками — отдельными дворами, которые друг от друга на многие десятки верст раскиданы. Нелегко живут, зато не унывают. Все до единого умельцы дивные: и оглобли гнут, и миски диковинные вытачивают, и бочонки делают. А песни поют — заслушаешься. Вот уж воистину богат, сказочно богат талантами наш русский народ.

…Усталые, проголодавшиеся путники въезжают под оглушительный лай собак на большой двор. Выбегают простоволосые бабы, девки, мужики в длинных холщовых рубахах. Тискают, целуют, ахают. Петя оказывается среди веселых хорошеньких девочек, дочек хозяйки поместья, которые тащат его в дом, кормят пряниками, брусничным вареньем, орехами.

Пете так хорошо и радостно слышать заливистый девичий смех, чувствовать прикосновение мягких ласковых ладошек.

Но вот снизу доносятся мелодичные аккорды фортепьяно: матушка села за рояль, запела «Соловья» Алябьева. Петя уже не слышит вопросы девочек, Петя отвечает им невпопад, вызывая целую бурю смеха. Петя там, в зале, где так дивно, так упоительно сплетается с роялем трепетно чистый, родной женский голос.

Первая учительница

С нового учебного года в доме Чайковских стала частым гостем тихая, застенчивая Марья Марковна Пальчикова, учительница музыки. Держалась скромно, но с большим достоинством, при людях никогда не садилась за рояль, зато, подчиняясь желанию Петеньки, могла играть часами. Под руководством Марьи Марковны Петя мгновенно освоил нотную грамоту, научился хорошо читать ноты с листа, однако играть упражнения и гаммы ленился. Марья Марковна дивилась умению мальчика верно подбирать по слуху «взрослые» вещи, радовалась его безграничной любви

к музыке, а подчас тяжко вздыхала, понимая своей доброй душой, какую нелегкую стезю избрал для себя этот славный смышленый ребенок. Уж кто-то, а она и минуты не сомневалась в том, что из Петечки Чайковского со временем вырастет большой русский музыкант. Марья Марковна тушевалась под пристальным ревнивым взглядом строгой, всегда подтянутой француженки Фанни Дюрбах, неукоснительно следившей за тем, чтобы ее воспитанник не переутомлялся за инструментом. Каждая из женщин по-своему горячо и самозабвенно любила этого не по годам понятливого, отзывчивого ребенка.

Прощай, Воткинск!

Напоследок Петя обежал все комнаты милого воткинского дома.

Наверху, в мезонине, грустно пахнет яблоками и медом. Безоблачно прозрачное небо, заглядывающее в окна сквозь хрупкие ветви берез. Тревожно на душе, беспокойно. Ожидание перемен теснит боль от разлуки с дорогим сердцу прошлым. А оно обступает со всех сторон, напоминает о себе. Вот на комоде забытая Фанни костяная шпилька, на стене выцветшая французская литография с кудрявыми овечками и нарядными пастушками посреди альпийского луга. Ах, Фанни, Фанни, где ты теперь?.. Еще вчера мы все вместе сидели в вашей с Лидой комнате, мечтали о будущем. Ты сказала, что я непременно стану «хорошим человеком». «Вы, Пьер, так деятельны, так сильны духом, — сказала ты. — Я очень верю в вас». Что это значит — стать «хорошим человеком»? Конечно же, прежде всего всем сердцем любить родную землю. И еще — не бояться смерти. Особенно если умираешь за Родину. Как Иван Сусанин… Я тоже готов, готов умереть за Родину. Да, Фанни, ты права — я непременно вырасту хорошим человеком.

Провожает чуть ли не весь заводской поселок. Илью Петровича здесь любят и уважают все, от мала до велика. Провожают с песнями, прибаутками, со слезами.

— Добром поминать будем, век не забудем, — говорят рабочие Камско-Воткинских заводов. — Отцом вы нам родным были. Вашей милостью и школу открыли, и дома для нас построили. А вы, Андреевна, доброй души человек. Дай-то бог всем вам и вашим деточкам во веки вечные в добром здравии пребывать.

Илья Петрович сам едва сдерживает слезы.

— Трогай! — с напускной суровостью велит он сидящему на козлах Халиту. — Путь не ближний, а уже скоро и смеркаться будет.

…Не близок путь в Москву. Тем более по раскисшей от осеннего дождя дороге. Тосклива песня ямщика, пронзительно печальны крики собирающихся в стаи перелетных птиц.

Уныл и печален расстилающийся за окнами экипажа пейзаж. Кому-то, наверное, он может однообразным показаться. А вот у него, у Пети, сердце восторгом полнится. Хочется бродить до изнеможения по этому нахохлившемуся в преддверии трескучих морозов лесу, вдыхать туман, пахнущий грибами и тоскливой прелью увядающих листьев. Хочется слушать без конца длинную и грустную, как осенняя дорога, песню ямщика, от которой слезы на глаза наворачиваются, а душа ликует. Отчего, отчего же она ликует?

Александра Андреевна тихонько читает строки из Пушкина:

Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы.

Вот ведь как Пушкин сумел выразить то, что, казалось бы, и словами не выразишь! — восклицает матушка. — Какое русское сердце не забьется горячо и благодарно от этих слов. Разве что с музыкой их сравнишь… Недаром же Глинка к Пушкину обратился, к его сказке «Руслан и Людмила», из которой волшебную оперу сделал. Вот, Петечка, подрастешь немного, в оперу тебя сведу, да непременно, чтобы Глинку давали, — то-то радость безмерная душу охватит…