П.И.Чайковский
Шрифт:
Это была непереносимая, ни с чем не сравнимая мука.
Тем временем деятельность Ильи Петровича Чайковского, направленная на облегчение труда и быта рабочих, вызвала такое недовольство у заводовладельцев и местных властей, что он был вынужден подать прошение об отставке.
В мае 1852 года Чайковские переселились в Петербург, заняв довольно скромный дом по Сергиевской улице. Лето провели вместе с детьми на даче у Депрерадовичей, поблизости от Черной речки, того самого места, где был смертельно ранен Пушкин.
Кто мог подумать, что непоправимое горе ходит совсем рядом, что его холодная, бездушная тень уже нависла над этим упоенным счастьем безраздельной духовной близости
Большую беду, как и счастье, не предвещает ничто. К ней приготовиться нельзя, нельзя и уберечься. Рок, судьба, фатум — те самые понятия, смысл которых не в состоянии постичь человеческий разум. С судьбой положено смиряться.
Но как, скажите, как смириться со смертью самого близкого, самого любимого существа?!
Александра Андреевна Чайковская скончалась в Петербурге 13 июня 1854 года от холеры. В 1856 году Чайковский напишет в письме к Фанни Дюрбах: «Наконец, я должен вам рассказать про ужасное несчастье, которое случилось два с половиной года тому назад».
И больше нигде ни строчки. Слишком глубоко и навсегда было задето сердце.
Летом 1855 года Илья Петрович Чайковский взял сыну Петру учителя музыки Рудольфа Васильевича Кюндингера.
Молодой аккуратный немец, любимец петербургских салонов, а впоследствии учитель музыки при Императорском дворе, появлялся в доме на Васильевском острове по воскресеньям до завтрака. Уроки кончались обычно музицированием в четыре руки, после чего учитель и ученик шли в столовую завтракать.
Немец галантно ухаживал за барышнями, нахваливал угощение, на вопросы Ильи Петровича относительно Петиных музыкальных способностей отвечал уклончиво, даже сухо. Да, разумеется, слух у молодого человека изумительно тонкий, прекрасная память, отличные руки. Наконец, в его импровизациях столько свежей мысли, чувства… Из него мог бы получиться недурной музыкант. Не гений, конечно. Только судьбе российского музыканта завидовать не приходится.
Позавтракав и напившись кофе, Кюндингер и Чайковский отправлялись в университетские концерты, гуляли по набережной.
— Кстати, молодой человек, я настоятельно рекомендую вам заняться генерал-басом с моим братом, Августом Васильевичем, превосходным скрипачом и композитором, — заметил во время одной из таких прогулок Кюндингер. — Если хотите, я сам переговорю с вашим папашей. Видите ли, молодой человек, музыка, быть может, не обеспечит вас куском насущного хлеба, зато благодаря ей на душе вашей всегда будет богатый праздник…
Итак, занятия в училище шли своим чередом, причем небезуспешно, ибо Чайковский всерьез интересовался российской словесностью, преуспевал по иностранным языкам.
Близнецы Толя и Модя, души не чаявшие в старшем брате, едва могли дождаться выходных, когда, приехав из училища и скинув ненавистный казенный мундир, Петя вдруг начинал кружиться по комнате, уморительно копируя какую-либо примадонну балета, а то, вдруг внезапно погрустнев, обнимал их за плечи, вспоминал сценки из далекого воткинского детства…
— Ну, ну, ну, не будем тужить. Ваш старший брат остроумен, очарователен, полон изящества и грации. Не так ли? — Петины глаза делались лукавыми и озорными, близнецы с удовольствием ему подыгрывали. — Вот он входит в итальянскую оперу, обращая на себя внимание светских дам и их блестящих кавалеров, небрежно лорнирует партер, слыша сзади взволнованный шепот. Одна дама, на которой его лорнет задерживается чуточку дольше, лишается чувств. Ах, как же изящно, как грациозно она падает в проходе! Прямо к его ногам. — Петя закатывает глаза, складывает на груди руки и соскальзывает с дивана на мягкий пушистый ковер. — Вот так. Но тут капельмейстер взмахивает палочкой, звучит чудесная музыка Беллини, и ваш брат — сердцеед забывает про все на свете. Ах, эта итальянская музыка когда-нибудь сведет меня с ума. —
В мае 1859 года Чайковский заканчивает по первому разряду Училище Правоведения и после короткого отдыха приступает к службе в Департаменте Министерства Юстиции. Илья Петрович, к тому времени уже директор Технологического института, переехал в просторную казенную квартиру, где молодежь устраивает вечеринки, танцы, любительские спектакли, в которых непременно участвует молодой чиновник-правовед.
…Хороши, но очень коротки майские белые ночи. Свеж, чист и полон неги пьянящий воздух. Лодка бесшумно скользит по каналу, точно венецианская гондола. Нежны девичьи улыбки, ласковы слова. Есть от чего закружиться молодой впечатлительной голове…
Вскоре сестра Сашенька выходит замуж за Льва Васильевича, сына декабриста Давыдова, уезжает в его имение Каменка близ Киева, разлетаются кто куда двоюродные братья и сестры Шоберты. Близнецы Толя и Модя, предоставленные самим себе, слоняются точно неприкаянные из угла в угол огромной директорской квартиры, тщетно выглядывая в окна любимого б" рата. А тот, наскоро перекусив в буфетной, спешит либо к знакомым, либо в театр.
"Зачем он такие длинные волосы отрастил? — недоумевают близнецы. — Точно отец Никодим из собора. И все повторяет: "У меня хандра, я впал в хандру, я хандрю". Точно глагол спрягает. Что за диковинная болезнь, эта хандра? Наверно, заразная. Вот и Апухтин ею болен — сам вчера жаловался. Жалко Петечку, скорей бы выздоравливал…"
А он хандрил от службы, которая с самого начала оказалась в тягость. Нудно, бессмысленно писать все эти входящие и исходящие бумаги, противно видеть подобострастие, с каким молодые чиновники пытаются угодить начальству. Задумавшись, он начинает записывать витающую в голове мелодию, она ускользает от него, растворяется в пыльном и затхлом воздухе канцелярской залы. И снова бумаги, вызовы к начальству, сплетни, наушничество сослуживцев…
И так может быть всю жизнь: ненавистная служба, бесконечные вечеринки, друзья, готовые кутить хоть до рассвета. Какая пустота… Неужели человеку на роду написано вот так бездумно, бессмысленно прожить жизнь, не оставив после себя следа? Нет, так не должно быть. Пушкин же сумел возвыситься над окружающей пошлостью, противопоставив ей свои полные блеска, страсти и огня стихи. Поэзия, музыка возвышают душу, ибо им чужды суета, тщеславие, пустословие. Это — особый, недоступный погрязшим в житейских пустяках мир. Жить в нем упоительно, головокружительно прекрасно. И разумеется, нелегко — не так-то просто преодолеть всякие соблазны. Он бы смог, смог их преодолеть, если бы знал наверняка, что музыка — его призвание…
Чайковский засыпает уже под утро. Ему снятся огромные залы, полные аплодирующей публики, счастливое лицо матушки и дивная музыка, кажется знакомая с раннего детства, но такая же неуловимая, как свет луны, запахи степных просторов. Хотя нет, он успел ее записать — недаром же суровый, похожий на Гайдна капельмейстер нетерпеливо постукивает изящной палочкой, требуя внимания оркестрантов, с интересом листает партитуру. Вот она, вот эта музыка. Его Музыка.
Какое же это счастье слышать, как звучит твоя Музыка…