P.S. моей ученице
Шрифт:
— Пожалуйста, не надо, — завопила Сафронова, однако на ее умоляющий протест, не имеющий ничего капризного в тоне голоса, внимания я не обратил. А зря. Положив одну руку к ней на спину, я придвинул ее ближе, вновь ощущая легкую дрожь ее маленького тела. Да, сейчас бы я мог почувствовать желанные объятья, которые порой снились мне во время нашей разлуки, однако эти мысли отошли на второй план, восстанавливая в приоритете ее боль. Свободной правой рукой я убрал мешающуюся прядь и… охренел. Мягко говоря. На ее нежной коже красовалось покраснение, которое можно оставить лишь с помощью физических воздействий. Не зря я помнил наш диалог в начале года практически на этом же месте. Только теперь пощечиной отделалась она, а не я. А пощечина ли это или того хуже — удар кулаком? Вашу ж мать!
Я почувствовал
— Кто это с тобой сделал? — практически по буквам, если не по слогам, процедил я, смотря в ее слегка перепуганные мраморные глаза. Знаю, я напугал ее своим напором, но поделать сейчас с собой ничего не мог. Не в состоянии контролировать навалившуюся на меня ярость. Ну же, Вика, скажи мне. Назови имя той мрази, и я заставлю его пожалеть о содеянном. Твой бывший Ларин? Или тот блондин в желтом костюме? Кто?
— Никто, — практически шепнула девчонка, помотав головой в разные стороны в отрицательном ответе. Сама ситуация не давала мне покоя, но больше всего выбешивало ее отказ от моей помощи. Что же ты делаешь со мной, девочка? Вынуждаешь идти на крайние меры. А я так хочу выяснить все спокойно, но ты не даешь мне это сделать. Почему?
— Сафронова! — не выдержав, крикнул я. — Кто это был? — вновь сквозь зубы, кое-как сдерживаясь, чтобы ее не затрясти и не выбить ответ, проговорил я. Я чувствовал, как пальцы произвольно сжимались в кулаки, костяшки скрипели, готовые вот-вот побежать за обидчиком и прописать ему по морде, чтобы больше не обижал маленьких девочек. Только я не заметил за своей яростью, как по ее щекам начали скатываться маленькие горошинки слез. На меня она больше не смотрела, глядела куда-то вбок, стараясь не показывать свои эмоции. Тихо вздрагивала, не подала ни единого звука, но все равно некоторые писки я мог услышать даже издалека. Девочка. Моя маленькая. Беззащитная. Ты стараешься быть сильной, решать самостоятельно проблемы, но еще слишком мала, чтобы понимать некоторые вещи, слишком рано тебе сдерживать все в себе и запирать на замок все чувства.
И я обнял ее, наплевав на собственные обещания, насрал на стереотипы, на желание больше не отпускать. Срать я на все хотел, когда она плачет. Когда ей плохо. Плевал я на все свои обещания. Хотел их забыть, вычеркнуть из собственной головы. Меня вновь охватил отцовский инстинкт, заставляющий всеми силами защитить эту малышку, подвергшуюся побоям. Нужно что-то делать. Ее нельзя оставлять одну. На урок она в таком состоянии заявиться не может, а в парк ее вновь не увезешь в этой легкой толстовке. Идея отправиться к себе домой появилась сразу же, как только я увидел вдалеке малышню, спешащую на занятия. Нет, нас не должны видеть, ни ее, ни меня.
Быстро отправив матери сообщение, чтобы мне поставили на сегодня замену, я приобнял девочку за плечи и повел к своей машине. Она не сопротивлялась, будто марионетка поддавалась любому моему напору, но значению я этому не придал. Почему? Понимал, что сейчас она вряд ли в состоянии самостоятельно передвигаться и принимать какие-то решения. Ей нужна опора, которая сможет помочь ей выйти из рутины вновь навалившихся проблем, а они, судя по следу на ее щеке, вновь дали о себе знать.
Ехал я так же быстро, пользуясь счастливой удачей на пустующей трассе. Хорошо, что живу я не так далеко — минут двадцать езды без пробок. Не волнуйся, малышка, все будет хорошо. Я вновь сделаю все, чтобы завидеть на твоем личике улыбку, сотру с него слезы и придам блеск твоим глазам. Ты больше не будешь плакать. Да, я дал себе обещания не прикасаться к тебе и не давать выходить моему влечению куда-то дальше собственных мыслей, но мне ничто не мешает общаться с тобой, как раньше, даже если от этого мне легче не станет. Зато ты будешь счастлива хотя бы на пару часов.
Она смотрела куда-то в окно стеклянными глазами, видимо, не до конца осознав, куда мы едем и зачем. Очнулась она только ближе к родным новостройкам, соседствующим с моим домом, поинтересовавшись, где мы находимся, на что я честно ответил — возле моего дома. Сейчас нет смысла врать и приукрашивать. Возможно, она даже испугается ступать ногой в мою квартиру, но в таком состоянии мало что могла соображать. Я не обижу ее, она понимала этот факт, что являлось для меня самым главным.
Вика смотрела куда-то в окно стеклянными глазами, не задавая лишних вопросов и не шевелясь, будто ей глубоко наплевать на то, куда мы едем и зачем. Как в ту субботу, ее слезы скатывались с глаз, однако никаких звуков своего душевного переживания она не подавала. Ностальгия. Все повторяется вновь. И мне хотелось надеяться, что этот день я проведу так же весело и беззаботно, как и тогда, только внутреннее чутье мне подсказывало об обратном. Возможно, получится чуть лучше, но никто из нас не предполагал, что закончится именно так…
Из своего ступора она выбралась ближе к родным новостройкам, соседствующим с моим домом, поинтересовавшись тихим, совсем тоненьким голоском, где мы находимся, на что я честно ответил — возле моего дома. Сейчас нет смысла врать и приукрашивать. Она вряд ли струсит и не захочет ступать ногой в мою квартиру. Я не обижу ее, она понимала это. Хотя в тот момент, когда мы подъехали к моему дому и зашли в подъезд, я, наблюдая за ее заинтересованным, проснувшимся взглядом, сильно сомневался в неприкосновенности к ней. Нет, она не просыпалась, как тогда в парке, все так же скукоживаясь и обнимая себя руками, но тот взгляд, будто мой подъезд, новенький, практически всегда чистый лифт и квартира являлись для нее чем-то новым, сверхчеловеческим. Она такая же грустная и немного потерянная, но скрывать любопытство не пыталась. Как маленький ребенок, завидевший в магазине большого плюшевого медведя.
— Проходи, не стесняйся, — произнес я, скинув рядом с порогом туфли и проследовав в сторону гостиной. Я слышал, как она снимала кроссовки, как медленными шагами, практически на цыпочках, следовала за мной, но дальше на кухню за мной не пошла, остановившись возле кожаного дивана, рассматривая светлую гостиную.
Она долго вглядывалась в предметы интерьера, в милую люстру на потолке в панорамные окна до пола, а затем, немного стесняясь, просила:
— А откуда у вас такая роскошная квартира? — отвлекла меня от размышлений девчонка, чей голос слышен практически у меня за спиной, хотя на деле она стояла на несколько метров дальше. Я повернулся, убедившись в собственной галлюцинации, наблюдая, как она рассматривала висящие на потолке кресла. Нравится? Анюта выбирала. Если бы не ее умение в четырехлетнем возрасте уговаривать меня на такие авантюры — ни за что бы их не купил. Хотя надо ей отдать должное — их очень любят мои женщины и, видимо, Вика одна из них.
— Какая ты любопытная, Сафронова, — немного укоризненно произнес я, раздумывая над едой и напитками — все-таки гостью нужно накормить, напоить, а затем и расспрашивать. Она с таким же интересом рассматривала мою квартиру, попутно завязывая волосы в тугой хвост, обнажая частично длинную шею и все еще покрасневшую щеку. В горле встал тугой ком, а злость некоторое время занимала лидирующее место в числе испытываемых эмоций, пока девчонка не отвлекла меня, настраивая на более-менее нужный лад.
— Вы не ответили на вопрос, — напомнила она мне о своем вопросе. Раз ты так хочешь, любопытная варвара…
— Купил, — коротко ответил я, достав из шкафа две тарелки и стаканы. Все же нам надо выпить что-нибудь покрепче молока — вряд ли небольшой бокал вина как-то сильно на нее повлияет, зато поднимет настроение и сделает более сговорчивой. Нет, я не желал спаивать ее, но расслабиться определенно нужно и ей, и мне. В особенности мне, ибо ее, чувствую, ее прямого взгляда и близкого нахождения не выдержу. У меня складывалось ощущение, что мне об этом говорил не здравый смысл, который бы всеми силами отгородил Сафронову от неприятностей в моем лице, а что-то другое. То, что каждый раз подкидывало образ маленькой девушки в длинном красном платье, стоящей на сцене и смотрящей на меня, будто на какое-то божество. То, что стирало границы между нами. И только я сам себе не давал полностью пересечь их.