Пацан
Шрифт:
Ингвар плавно и осторожно поднял голову над фальшбортом, прикрываясь тумбой якорной лебёдки, и приник к биноклю.
— Да уж, — прошептал он через пару минут, — кто бы мог подумать. Башку-то она зачем себе побрила? Знаешь, ещё бабуля моя говорила: «Если баба башку бреет — с башкой у неё проблемы». Вот, значит, кто наш таинственный друг, шмотки-в-ночи-приносящий. Это безумная лысая тётка, воющая ночами на луну. Нет, если вдуматься, кого ещё ожидать? Зубную фею? Мы и сами не образец адекватности. Меня лично ничуть не удивляет, что она сошла с ума. Подумай сам — она таскает вещи незнакомому пацану, почти безупречно подбирая их на взгляд. Будь я Шерлок Холмс, про которого я тебе сегодня рассказывал, то я затянулся бы трубочкой, накатил портвешку, двинулся бы кокаинчиком и сдедуктировал: «Элементарно, Ватсон! У неё был ребёнок приблизительно того же возраста, или, скорее,
— И это называется «умылся»? — сказал недовольно Ингвар. — Что за свиномальчика я подобрал? У тебя за ушами можно сажать картошку! А шея? Она же чёрная, как у тех негров! Как будто голову белого пацана приставили к тушке негритёнка. Нет, дружок, так не годится. В кои-то веки у нас полная река воды и даже есть немного мыла, надо этим пользоваться. Ложиться спать на простынях в таком виде — не уважать труд тех, кто их когда-то давно постирал. Сейчас я полью тебе тёплой водой и прослежу, чтобы ты на этот раз преодолел свою мылобоязнь. Видишь, какая вода с тебя течёт? И это только одно ухо! И не фыркай, как больной дюгонь, чистота — залог здоровья даже посреди апокалипсиса. Ну вот, совсем же другое дело!
Вот теперь тебя люблю я,
вот теперь тебя хвалю я.
Наконец-то ты, грязнуля,
Мойдодыру угодил!
— Это стишок такой детский, не надо удивляться. Я не помню, что там дальше. Что-то про «мочалку-словно-галку». И «из маминой из спальни, кривоногий и хромой». Звучит жутковато, согласен, но это читали в моём мире маленьким детишкам. Может быть, поэтому мы все такие агрессивные. Что я там хотел тебе на ночь рассказать? Про Карлсона? Ну, слушай. Это такой мелкий засранец с пропеллером. Нет, пропеллер у него не там, где можно было бы предположить, исходя из аэродинамики, а сзади, на спине. Поэтому он летает, как геликоптер. Почему его не закручивает при этом по вертикальной оси, в книге не уточняется, она же типа детская. Этот Карлсон живёт на крыше, там у него посадочная площадка и ангар, то есть домик.
Вопрос его возраста автор тщательно обходит, сам себя он называет «мужчиной в самом расцвете сил», но при этом выглядит и ведёт себя как вредный, шкодный пацан с отвратительным характером. Ревнивый, злобный, завистливый и дико эгоистичный — его приятель, некто Малыш, вечно через него огребает. Однако, как мыши, жрущие кактус, — колется, плачет, но продолжает с ним дружить. Наверное, больше просто не с кем. Одиночество — неприятная штука, пацан. Будешь дружить хоть со скунсодикобразом, лишь бы не остаться совсем одному. Или с пацаном, который не любит умываться, чем успешно приближает себя к состоянию скунсодикобраза. Шучу, шучу, ты ещё не самый чумазый ребёнок, которого я встречал в свой жизни. Однажды я прятался от Европола и переходил границу Румынии с цыганским табором. Это несложно — достаточно неделю не умываться, не причёсываться и не стирать рубаху пожарной расцветки — и вот уже выглядишь как настоящий рома, а значит и документы у тебя спрашивать — только время терять. Так вот, там считали, что проще новых детей нарожать, чем этих отмыть. Ты бы отлично вписался. Да, Карлсон, значит. Этот летучий хрен с моторчиком всю дорогу озабочен в основном тем, как бы нажраться нахаляву варенья и поломать чужие игрушки, а также как-нибудь особо обидно затроллить домоправительницу, женщину, может быть, и небольшого ума, но как минимум умеющую печь плюшки. Когда я читал книгу в детстве, мне этот сюжет заходил на ура, но теперь, вспоминая, никак не могу понять — почему этот мелкий поц считался положительным персонажем? Это же летающее бедствие, как муха цеце! Его дустом надо было, а не плюшками кормить! Да ты что, спишь уже что ли? Ну и ладно. Спокойной ночи тогда. Надеюсь, лысая балда уже утомилась завывать, и я тоже смогу наконец выспаться…
***
— Эй, пацан! Проснись и пой! — сказал бодро Ингвар, тряся спящего мальчика за плечо. — Не выпучивай так глаза, петь не обязательно. Просто выражение. Вставай, нас ждут великие дела! А тебя ждёт ещё и очередной подгон от твоей лысой поклонницы. Какие-то тряпочки лежат стопочкой на баке. Не на том баке, который ёмкость для топлива, а том, который передняя часть палубы корабля. Поскольку мы с тобой, надеюсь, будущий экипаж речного судна, то надо привыкать называть всё правильно. Похоже, пока мы спим на корме, наша голосистая гостья может залезть на палубу и не рехнуться. Она нас не видит, может быть, дело в этом. А может быть, и нет, понятия не имею, как это работает. В общем, пойдём мерить одежду, пацан. Я уже и ответный дар приготовил, кашу, разумеется. Со вкусом хелидоры. Поскольку завтракать мы будем такой же, то я уже снял пробу — похоже на копчёную колбасу, сделанную из заплесневелых носков дохлого бомжа. Да ладно, не пугайся — я съел свою порцию и ничего, жив. Хотя желание повстречать где-нибудь в пустошах технолога с завода концентратов выросло ещё сильнее. Накопились у меня к нему вопросы кулинарного характера. Впрочем, люди постоянно жрут всякую гадость, взять вот хоть вьетнамцев с их жареной селёдкой. Кто жил с ними в одном общежитии, тот не забудет этот запах никогда.
— Вот, видишь, твоя лысая мадам вполне обучаема, — удовлетворённо прокомментировал Ингвар, поправляя на мальчике пояс штанов. — Длинноваты чуть-чуть, но это ерунда, это мы подвернём.
— Спасибо тебе, лысая женщина! — крикнул Ингвар в сторону берега. — Не побрезгуй и ты нашим даром — хелидороподобным концентратом, надеюсь, не идентичным натуральному. Не хотел бы я встретить однажды того хелидора… Вот тут положу, смотри. Не спеши, заберёшь, когда сможешь. Не думаю, что на это кто-то позарится.
***
— Да, пацан, мост определённо видал лучшие времена, — сказал Ингвар задумчиво. — Будь мы на машине, дальше пришлось бы идти пешком. Но поскольку мы и так пешком, то ничего не теряем. Пешеходный проход уцелел и выглядит достаточно прочным. Пошли потихонечку. Держись за перила, а то лететь далеко. Ты не боишься высоты, надеюсь? Вроде бы нет, как я погляжу. Вот и ладушки. Топай, топай, не бойся, я рядом. Если что, грохнемся вместе, если тебя это как-то утешает. Но не должны. Это только кажется, что он от ветра качается. На самом деле, если этот пролёт до сих пор не упал, то вряд ли рухнет именно под нами. Не такие уж мы толстые. Ты так вовсе ничего не весишь, по-моему: кожа, да кости, да синие глазки. В чём душа держится? Видишь, перешли. Дальше хоть на танке катайся, даже автомобильный кусок цел.
— А ну, стойте, вы, там!
Из стоящего на спущенных шинах ржавого автобуса вышел мужчина в сильно потрёпанной одежде с внушительной ржавой железякой в руках.
— Видите черту на мосту?
— Видим, — коротко ответил Ингвар.
— Это моя «зона смерти».
— Зона смерти?
— Ну, расстояние, с которого меня клинит.
— Я это называю «агрорадиус», — поделился Ингвар.
— Да хоть «дистанцией поцелуя», друг. Но ещё шаг, меня сорвёт с катушек, и я вас порешу вот этой острой железкой. А мне бы не хотелось, потому что кровь и кишки не украшают пейзаж да и завоняются быстро.
— Понимаю, не спорю. Кишки не всем по нраву. Но не мог бы ты тогда уйти ненадолго на тот берег? Нам с пацаном надо перейти реку.
— Нет, друг. Не мог бы, даже если бы хотел. Видишь? — он поднял драную выцветшую рубаху. Под ней обмотанный тряпками железный обруч, обхватывающий мужчину под выпирающими рёбрами. На обруче закреплена цепь, уходящая куда-то под автобус. — Так что мост вы не перейдёте, извини. Для того я тут и сижу.
— Не понял, — озадачился Ингвар, — ты сидишь на цепи, как сторожевая собака, и охраняешь мост? Зачем?
— Чтобы никто его не перешёл, разумеется. По-моему, это очевидно, друг. И ты лучше не пробуй, потому что я тощий, но сильный. И зарубает меня так, что вообще ничего не могу с этим поделать. Ты-то ладно, а пацана жалко будет, я детей давно не видел. Живых, в смысле. Кстати, как так получается, что вы вместе и не поубивали друг друга?
— Природный феномен, — отмахнулся Ингвар, — статистическая флуктуация. Не обращай внимания. Ты мне лучше скажи… Как там тебя зовут, ты сказал?