Пацаны купили остров
Шрифт:
Голос Агостино выдавал его боль о родной стране, о родном народе.
— Горько слышать все это, — сказал Алеша, — кто же виноват, что народ терзает такое горе?
— Если я скажу: Дювалье, диктатор, ограбивший страну на миллиарды долларов, я мало что скажу. Если я скажу, что виновата вся правящая камарилья, объединенная «тонтон-макутами», тайной полицией, а по сути политической мафией, я тоже всего не скажу. Гаити, как и весь латиноамериканский мир, как весь мир в целом, грабит международный империалистический капитал. Новая хунта, пришедшая на смену смещенному диктатору, вообще распахнула двери перед американскими товарами — они окончательно задавят зачатки национальной экономики. Гаити скупают, как и другие страны. Оболваненные пропагандой, ослабленные нуждой, люди просто не хотят знать страшной правды: что их судьбами движет не всевышняя справедливость, а земное тотальное зло.
— Я читал о хунте, — откликнулся Педро. — Она сворачивает государственный сектор экономики, отменила все преграды на пути частного предпринимательства. Ничего хорошего народ не получит, еще сильнее пойдет разделение общества на богатых и бедных, а иностранный капитал подомнет под себя тех и других.
— Ты вундеркинд, Педро, — похвалил Агостино. — Из тебя выйдет настоящий человек: ты интересуешься не только устройством собственного желудка, но и функционированием всего мирового организма. К сожалению, в моей стране очень мало таких ребят.
— Это заслуга социалистической Кубы, — сказал Педро. — Мы еще не богаты, но учимся мыслить. Кто не мыслит, никогда не будет свободным… Скажи, Алеша, можно стать человеком, не представляя себе в деталях, как складывается политика, кто движет или стремится двигать политикой?
Алеша неожиданно для самого себя ответил стихами. С ходу перевел их на испанский язык. Сказал, что это стихи известного поэта, но это были его собственные стихи.
Кто равнодушен к правде дела,того ничем не пробудить,тот будет в жизни очумелолишь небо ясное коптить. Кого поля, леса и рекине потрясают красотой,тот не увидит в человекеего всечудности святой.Как нищий, он протянет времясредь пустоты и суеты,неся чугунной скуки бремя…Спроси себя: иной ли ты?..— Когда наши гаитянские ребята, пусть даже десять процентов из них, станут рассуждать, как ты, Педро, или как Алеша, на Гаити наступит великое время социального обновления… Но пока нам не дают подняться… Вот и меня схватили для того, чтобы получить еще одного предателя, который бы тащил народ по пути, нужном и выгодном для них.
— Это для кого? — спросил Алеша, не остыв еще от своего экспромта.
— Для все тех же монополий, — подсказал Педро, польщенный, конечно, похвалой Агостино…
С первым лучом света поднялись на ноги. Оказалось, что блудили рядом с площадкой для посадки вертолетов, то есть практически совсем не отошли от резиденции господина Гудмэна.
В этом было свое преимущество: по крайней мере знали, куда теперь идти.
Включенная рация молчала, и потому беглецы чувствовали себя почти спокойно. Первый попавшийся ручей напоил их, а огороды, которые возделывали охранники, подкрепили бренные силы.
Более всего беглецам хотелось прилечь и отдохнуть, но это было опасно, нужно было поскорее попасть на мыс, увидеть своих товарищей.
ЗАСАДА
Никто из них не учел, что имеет дело с опытным противником, который болтовне предпочитает энергичные действия.
Почти на всех дорогах в западную часть острова, куда, по расчетам, должны были направиться беглецы, расположилась засада. Для отлично вооруженных людей Босса они не представляли никакой угрозы.
Едва отважная тройка миновала сосновый лес и стала подниматься на скалы, раздался грозный окрик:
— Стоять на месте! Кто побежит, смерть!
Сразу заработала молчавшая до этого рация. Беглецы тотчас же укрылись за камнями. Агостино, слушая переговоры между охранниками, определил, что их всего трое: двое движутся с разных сторон побережья, и пройдет не менее получаса, пока они соединятся.
Застучала автоматная очередь: пули веером легли впереди беглецов.
— Сдавайтесь, вы окружены и безоружны!
— Ребята, — сказал Агостино, — мы можем прорваться, если разделимся. Охранник один, и, как я понял, стрелять в нас разрешено лишь в крайнем случае. Подкрепление к нему явится не скоро. Надо его отвлечь.
— Я поведу переговоры, — вызвался Педро.
— Переговоры поведу я, — твердо сказал Алеша. — Я чуть покрепче, так что ты пойдешь с Агостино.
— Пожалуй, это правильно, — поддержал Агостино. — Давай задержи охранника переговорами, а минут через пятнадцать отходи назад и пробирайся к побережью. Мы отвлечем на себя всех людей Босса, которые устроили засаду. В решающий момент я включусь в переговоры по рации и спутаю им карты.
Агостино и Педро тотчас поползли обратно.
Охранник выдал себя слишком рано, и хотя он замаскировался где-то вверху, скалистый холм внизу, заросший сосной, мешал ему полностью обозревать действия беглецов.
— Эй, ты, — закричал Алеша, — мы согласны сдаться, только ставим предварительные условия.
Охранник, видимо, опешил:
— Какие?
— Мы отпустим взятых в плен ваших людей, если вы дадите слово, что поможете нам возвратиться на родину.
— Условия ставим мы, а не вы, — последовал ответ после продолжительной паузы, которую охранник, по всей видимости, использовал для совета со старшим командиром, а возможно, и с самим Боссом. — Вы должны сдаться на нашу милость, тогда мы поступим милостиво.
— Но заключенный не вернется в тюрьму.
— Он вернется в тюрьму, потому что он преступник и приговорен к длительному сроку.
— За что же он приговорен? — Алеша тянул время, и стражник, видимо, еще не догадывался об этом.
Он вновь посовещался со своими.
— Человек, который назвал себя Агостино, уличен в убийстве и торговле наркотиками.
Алеша едва не расхохотался. Но задача его была другой — не спорить и не разоблачать, а тянуть разговор.
— Если это будет доказано, Агостино останется в тюрьме.