Падает тропическая ночь
Шрифт:
— Я так и не съездила. Собирались туда с бедной Бланки-той, но жизнь отпустила ей мало времени, бедняжка, добрая душа.
— Нидия, что мы все о мертвых? Вот невеселый возраст.
— Не ной, Люси, прошу тебя, не жалуйся.
— Ты права. В общем, там она познакомилась с этим человеком, жутко в него влюбилась, а потом ей пришлось переехать из Мехико сюда, так плохо она переносила высоту. И теперь живет здесь уже много лет.
— А тип, который так ее любил, не поехал с ней? Почему?
— Нет, это она его сильно любила, он вроде сначала ее любил, а потом нет.
— Вот она и стала страдать от высоты. Я не психолог, и то понимаю. Когда я видела, что Эмильсен лучше, у
— В общем, несколько месяцев назад она познакомилась в клинике с этим другим мужчиной, поразительно похожим на того, из Мексики. Однако ей и в голову не приходило, что она снова с ним столкнется, ну с этим, который здешний. И в один прекрасный день идет она в аргентинское консульство выправить бумаги и встречает его. Приветствует по-испански, а он смеется, он же не аргентинец. Просто в этой клинике раньше работал очень известный доктор, аргентинский профессор, и он привел туда много клиентов из наших. Из аргентинской колонии. Он был очень пожилой и, как ты догадываешься, уже умер. Ну ладно, в общем, там, в консульстве, она встретила этого и, думая, что он аргентинец, спросила по-испански, как поживает его жена. Они ведь раньше никогда не разговаривали. И жена тоже оказалась бразильянкой.
— А он, что делал в консульстве?
— Что-то оформлял для клиента. Явно судьба. По ее словам, человек этот — красавец каких мало, в ее вкусе. Показала фото, но мне он не понравился, сильно лысый и довольно полный. Она говорит, ей такие нравились всегда, именно с такой внешностью, домашние, без лоска, и совсем не важно, говорит, что у него брюшко.
— И чем он похож на того?
— Не спеши. Понять это ей было непросто. Много времени заняло.
— Но чем похож-то?
— Взглядом. Тот же взгляд. Глаза черные, немного детские, чуть пугливые, смотрит все больше в сторону.
— Взгляд человека, говорящего неправду.
— Нет-нет. Она говорит, взгляд человека, который нуждается в защите, как ребенок, потерявший мать. Я ей сказала: только у детей, особенно у мальчиков, есть что-то такое во взгляде, когда они маленькие, лет до двенадцати-тринадцати, потом это проходит, и тогда уже не тянет их потискать, прижать покрепче, почти сдавить, они уже не такие нежненькие, как раньше.
— Девочки другие, ты права. Или не знаю, может, это только Эмильсен всегда казалась взрослой. Одного я не выносила, даже злилась страшно — когда она не могла спокойно посидеть в кино. Вечно ей то в туалет, то еще чего, не давала спокойно фильм посмотреть. Но это было единственное. Я с ней никогда хлопот не знала.
— А с моими детьми просто беда была, но в кино они сидели тихо.
— Продолжай. Там она спросила, как поживает его жена.
— Да, Нидия. Он ответил, что жена умерла. И они заговорили об этой болезни, о других людях, которые там лежали, она ведь тоже провела там пару недель, и до этого еще лежала какое-то время — то ложилась, то выписывалась, и была в курсе болезней целого этажа, клиника помещалась в трехэтажном доме, прежде принадлежавшем одной семье, так-то. Он принялся рассказывать, и они увлеклись беседой. По ее словам, в глаза он почти не смотрел, больше по сторонам, и она тоже стала отводить взгляд, так ей это действовало на нервы. И он напоминал ей другого, хотя она этого еще не сознавала, все спрашивала себя, как идиотка, почему всегда, с самого начала, этот человек привлекал ее внимание. В санатории она часто думала, что в этом человеке из коридора есть что-то необычное, очень привлекательное, но непонятное. А в консульстве он смотрел на людей, которые сновали туда-сюда с бумагами, и не глядел на нее, пока они
— Именно это мне в ней не нравится, теперь понятно. Она долго все обдумывает и не говорит ничего лишнего.
— Да уж, непосредственной ее не назовешь. Я сказала об этом сыну, а он говорит, что современные аргентинские женщины все такие, черствее, что ли. Это оттого, мол, что их матери были слишком словоохотливы, но неискренни, всех старались к себе расположить, такие вроде приветливые.
— То есть мы были фальшивые.
— Не фальшивые, но такие — профессионально приветливые, как говорит мой Кука. А эта из новой волны.
— Нет, “новая волна” говорят про молодых. Эта старше.
— Я хочу сказать — нового сорта. Но в тот день он ее потряс, что-то ей от него передалось, и она стала говорить не задумываясь — вроде предложения посидеть внизу. Он ответил, что у него с собой мало денег, а она сказала, что угощает, приглашает выпить чего-нибудь прохладительного, от кофе у нее перевозбуждение, кофе она пьет, только когда пациенты идут один за другим и глаза слипаются и клонит в сон. В общем, тип согласился.
— Люси, ты будто вчера родилась.
— А что? Думаешь, неправда?
— Думаю. Она постоянно с кем-нибудь крутит. Тебе рассказывает только эту историю, а у самой роман за романом.
— Почему ты всегда плохо думаешь о людях?
— Убеждена, что это так.
— Нет, Нидия, в таких вещах она откровенна. Постоянно твердит, что очень старомодна, это ее недостаток, и с мужчиной у нее ничего не будет, если она не увлечена им по-настоящему.
— Продолжай.
— Но если ты не веришь ее рассказам, зачем тебе знать дальше?
— А она уже совсем выздоровела?
— Говорит, что да.
— Выглядит она неплохо, значит, хоть это правда.
— Она рассказывала, что считала себя безнадежно больной, ей было так плохо, что казалось: это неизлечимо. И когда врач ее выписал, она словно впала в исступление, в эйфорию, ощутила жажду жизни, как никогда раньше. И, вернувшись к себе в квартиру, стала думать об этом человеке из санатория, и чем он так ее поразил. Единственное, говорит, о чем просила в те минуты, это о великом даре рисовальщика. Тогда она смогла бы набросать по памяти его портрет, изучить и понять, чем он так ее потряс.
— Скажи, как он выглядел на снимке?
— Не киногерой. Лысый, очень крепкий, широкие плечи. Полноват, хотя нет, не рыхлый толстяк, а такой, крепкий. Небольшой животик. Но из ее рассказов у меня сложилось о нем другое впечатление. Я представляла себе его высоким, здоровым, но совсем не толстым. По ее словам, все дело во взгляде и в голосе.
— Люси, ты была права, дождь начинается.
— У него взгляд человека очень чувствительного, его легко впечатлить, или поразить, да, именно это слово, и даже ранить. А голос, по ее словам, такой низкий, благозвучный, как когда разговаривают в церкви. И еще он будто слегка дрожит.