Падающие в небеса
Шрифт:
В ресторан Михаил Петрович вошел ровно в девять. Он бывал и раньше в этом удивительном заведении, откуда вид на Манхэттен запоминался каждому, побывавшему здесь, на всю жизнь. Сидящему за столиком посетителю казалось, что он парит между небоскребами, как киношный Спайдермен. И если к этому ощущению добавлялась еще и пара бокалов хорошего дорогого вина, а другого здесь просто не было, то летать хотелось без всякого кино.
– Меня ждет Софи Ландвер, – сказал Сапожников метрдотелю, устремившемуся ему навстречу.
– Да, конечно!
Софи сидела к входу лицом и, заметив Сапожникова, помахала ему рукой. Михаил Петрович подошел к столику, Софи приподнялась, они поцеловались, и девушка, волнуясь и запинаясь произнесла:
– Это мой друг – Михаил! Знакомься, мои родители, мама – Речел, папа…
При этих словах Сапожников обернулся в сторону отца Софи, и у него подкосились ноги.
– Мотя?
– Миша?
Софи и ее мама с удивлением наблюдали за происходящим. Они ничего не могли понять.
Мужчины молча пожали друг другу руки и, так же не произнеся ни слова, сели на свои места. В воздухе запахло грозой.
– Папа, Михаил, объясните мне, что здесь происходит? – не выдержав, срывающимся голосом спросила Софи.
Михаил Петрович продолжал молчать, и тогда, понимая, что необходимо прокомментировать возникшую ситуацию, отец Софи произнес:
– Ничего особенного. Просто твой «друг», как ты его назвала, мой одноклассник – Миша. Извините, Михаил Сапожников. Мы не виделись больше тридцати лет. Случайно встретились вчера, и вот опять – сегодня. Повторяю, по-моему, с точки зрения диалектики развития человечества ничего особенного сейчас не произошло, – улыбнулся Липсиц.
– Как одноклассники? – с удивлением переспросила Софи, пропустив мимо ушей шутку отца.
– Так, одноклассники. Мы учились в одном классе московской школы, – по-прежнему улыбаясь, ответил Липсиц.
– Ну и что в этом такого, что вы одноклассники? – взяв себя в руки, совсем другим голосом спросила Софи, как будто что-то при этом объясняя сама себе и обращаясь к родителям.
Поэтому на сей раз, как и в прошлый, отвечал отец.
– Ничего, просто – удивительно! Мой школьный товарищ Миша – теперь друг моей дочери. В России говорят: «Как тесен мир!»
– Сейчас говорят немного по-другому: «Тесен не мир, а тесна прослойка», – наконец решился вступить в разговор Сапожников. Голос его при этом предательски дрожал.
Подошел метрдотель, открыл меню – толстую книжку в красивом кожаном переплете – и положил перед Михаилом Петровичем. Буквы расплывались, он плохо видел написанное и не мог сосредоточиться.
Из головы не выходила фраза Софи: «Мой папа хоть и пожилой человек…».
«А я тогда какой – молодой?» – думал Сапожников.
Софи чувствовала, что оказалась в сложной ситуации, она даже в самых бурных фантазиях не могла представить себе подобное сочетание: Михаил и отец – одноклассники. Чудеса! Что же делать дальше? Как себя вести?
Девушка с надеждой посмотрела на отца, и тот, поймав ее взгляд, пришел на помощь:
– Давайте выпьем. Тем более я вчера пообещал Мише, что мы скоро увидимся, вот я и выполнил свое обещание. Благодаря Софи. За тебя – мою единственную и безумно любимую дочь – я предлагаю выпить!
Глава 10
Герман Минковский умер во вторник 12 января 1909 года. Трагедия произошла на следующий день после того, как его навещал в больнице Макс Борн. Никто из друзей профессора не мог поверить в реальность случившегося. Так быстро, всего за несколько дней абсолютно здоровый человек ушел из жизни. Вдова не могла да и не пыталась скрыть своего горя. Она не представляла, как будет жить дальше, как будет растить маленьких дочек. Как объяснит души не чаявшим в отце красавицам, что он больше никогда не посадит их к себе на колени, не погладит левой рукой по жестким кучерявым волосам, не выпуская при этом ручку из правой руки и продолжая писать замысловатые формулы в своих тетрадях.
После смерти мужа Августа несколько дней входила в его кабинет, молча стояла, не в силах прикоснуться к разложенным в каком-то одному Минковскому понятном порядке бумагам. Она спросила у лучшего друга мужа, с которым они познакомились в Кенигсберге еще в университетские годы, профессора Давида Гильберта, кто бы мог помочь разобраться в архивах Германа Минковского. Гильберт, не раздумывая, порекомендовал пригласить двух молодых человек: Андрея Шпайзера для просмотра рукописей по математике и Макса Борна – по физике. Давид Гильберт, так же как и покойный Минковский, считал Шпайзера и Борна очень порядочными людьми и талантливыми учеными, высокими профессионалами, а значит, они могли разобраться с бумагами с пониманием, что можно опубликовать, а что требует осмысления и доработки. Но главное, Макс и Андрей были моложе большинства коллег профессора, у них еще не имелось семей, и они могли уделить больше времени работе над архивом.
Кроме того, Августа поделилась ощущением, что смерть мужа не случайна. Она видела некоторую тревогу в последние месяцы у Германа, и ведь были еще эти последние слова, сказанные им Максу. Кто-то, кого очень интересовали работы Минковского, мог выкрасть их и лишить возможности опубликовать не напечатанные до того материалы.
Дело оставалось за малым – позвать молодых ученых и попросить их заняться бумагами. Это оказалось для Августы самым сложным – боль утраты продолжала свербить ее душу, и было трудно представить, что с бумагами уйдет из дома еще одна частичка ее любимого Германа. Наконец в первых числах февраля она решилась и пригласила в дом молодого коллегу покойного – Макса Борна.
Борн вошел в дом, принеся с собой мороз и свежесть зимней улицы. От его одежды исходил приятный аромат, смешавший в себе запахи одеколона и дымка топящихся в каждом городском доме каминов. Августа, взглянув на Макса, не смогла сдержать слезы. Он, не зная, как себя вести, подошел к вдове, взял ее руку в свои ладони, и несколько минут они стояли, застыв в такой позе.
– Макс, у меня к вам серьезный разговор. Вы могли бы мне помочь?
– Конечно.
– Спасибо, давайте пройдем в комнату, выпьем чая, и я объясню, о чем бы я хотела вас попросить.