Падчерица Синей Бороды
Шрифт:
Сколько интересной информации к размышлению с самого утра…
Сначала – картошку. Итак, к столу здесь подают любимое вино корейца. Любимое вино корейца… Любимое вино корейца… Ладно, предположим, он гостил когда-то у директора Коржака и оставил на память коробочку-другую. Теперь – две луковицы. Что это значит – узкоглазые мойщики окон? Совершенно невероятно, чтобы Коржак, сидя за столом с корейцем и поглощая его вино, обращался с ним, как с мойщиком окон. И для кого? Для домработницы? «Не называй меня домработницей, – потребовала вчера Аделаида. – Я экономка». – «А что ты здесь экономишь, Аделаида?» – «Я экономлю время и деньги, то есть жизнь!» Морковь какая
– Аделаида! Свеклу чистить?
– Чистить! – кричит она из столовой.
Бельлинда бьет восемь раз.
– Поторопись, – заходит в кухню Аделаида. – Милорд ровно в восемь выходит на первую прогулку.
Завтракает супружеская чета в десять утра в разных комнатах. Аделаида пошла с подносом успокаивать Коржака, я – Лену.
– Он меня избил, – заявила Лена, увидев меня в дверях своей спальни. – Хлыстом.
– Это, должно быть, очень эротично, – замечаю я.
– Не веришь?
Лена задирает на спине рубашку. Грандиозно… Кровавые полосы с подтекающей сукровицей. И несколько старых заживших рубцов.
– Поменяй постель! – Лена сбрасывает рубашку и садится голой к столику с трюмо завтракать.
– В комнате пахнет потом, кровью и спермой.
– Откуда ты знаешь, как пахнет сперма? – улыбается Лена.
– Иногда сперму собирают с трупов для анализов. Если ее подогреть, она пахнет.
Лена дергается и выплевывает изо рта все, что успела пережевать. На зеркало и на столик. Ну вот, теперь убирать придется, развела тут откровения!
– Ты какая-то ненормальная, – подозрительно вглядывается в меня Лена. – Возьми тюбик на тумбочке и смажь мне спину.
Мазь «спасатель». Тюбик почти пустой.
– Сначала надо обработать, чтобы раны не сочились, – откладываю я тюбик и иду в ванную. – Есть какой-нибудь спиртовой раствор или зеленкой мазать?
Пока я вожусь с ее спиной, в спальню заглядывает Коржак и ласковым голосом сообщает:
– Киска, я уехал по делам, обедайте без меня, обещал прийти Лаптев с женой.
– Ты такая умная, скажи, от какого яда умирают долго и мучительно? – интересуется Лена.
– Не скажу. Давай и щиколотку заодно обработаем, – киваю я на повязку на правой ноге.
– Нет! – Лена резко садится и подбирает под себя ногу. – Там все в порядке.
За обедом, когда я разливала суп, Лаптев поинтересовался, не мог ли он меня где-нибудь раньше видеть?
Ему, конечно, трудно было сопоставить мою фигуру в коротенькой шотландке и облегающем развратном топике с фигурой бомжа, валяющегося у камеры хранения номер пять.
– Может быть, в Интернете, на сайте для педофилов? Отчим, когда был живой, отсылал туда мои фотографии в голом виде, – предложила я свое объяснение.
Наступила, как это принято говорить, гробовая тишина. Она получилась действительно гробовой, все-таки я упомянула мертвого
– Деточка?!.
Лена смотрела на меня во все глаза и кусала губы.
– Я работаю в Министерстве здравоохранения, – доверительно сообщила жена Лаптева, – у меня есть хорошие знакомства, если ты испытываешь психологические проблемы…
– Спасибо. Я наблюдаюсь у психиатра. Даже прошла у нее тесты на агрессивность.
– На агрессивность?
– Да. Я чуть не зарезала своего отчима.
Вся троица переглядывается. Нервы Аделаиды не выдерживают.
– Я посмотрю второе! – зловеще объявляет она и уходит в кухню.
– Как же это получилось? – шепчет сострадательная мадам Лаптева и показывает на стул рядом с собой. – Садись, детка!
– Сначала я хотела его отравить, – доверительно сообщаю я, усаживаясь и наливая в пустую тарелку половник супа. – Смешала, как полагается, беллоидную субстанцию с большой дозой спиртного… – Пробую суп. Ну и гадость. – Ну вот, а потом, когда кореец отказался пить, я набросилась на него с ножом.
– Кореец? – все еще не понимает Лаптева, но я заметила, как муж толкнул ее под столом ногой.
– Получилось так удачно, – улыбаюсь я Лене, – так хорошо все получилось!
– Что же тут хорошего? – не понимает Лаптев.
– Приехала «Скорая», чтобы перевязать рану. И кореец – это мой отчим, я его так называла, он не обижался, – выздоровел и женился на медсестре с этой самой «Скорой», а врач, который выпил коктейль, умер, представляете? Потом оказалось, что он был виноват в смерти моей мамы, разве это не удачно получилось?
– Кто? Кто был виноват в смерти твоей мамы? – госпожа Лаптева выдавливает накрашенными ресницами первые слезинки.
– Врач, который в тот вечер дежурил на «Скорой»! Он раньше работал в больнице в хирургическом отделении.
– А кореец?..
Похоже, она совсем тупая.
– А кореец женился на медсестре, – вздыхаю я. – Уже можно второе подавать?
Может быть, у Лены на щиколотке татуировка с инициалами Гадамера? Г и Ш, в рамочке в виде сердечка…
После обеда мы с Аделаидой готовим спальни для гостей. Все комнаты открыты, все постели перерыты, я хожу туда-сюда сначала с пылесосом, потом с огромным пластмассовым кувшином, полным воды, и поливаю шестнадцать горшков с цветами. За мной почему-то увязался Милорд, я уж было решила использовать его интерес ко мне, чтобы попасть в подвал (скажу потом, что собака туда спустилась), но Аделаида приказывает принести из кладовки на первом этаже два коврика и уложить их в спальнях.
Несусь со всех ног в подвал. Могу я не знать, где в доме кладовка? Запросто. Могу предположить, что она находится в подвале? Еще как могу!
Бесконечная вереница переходящих одно в другое помещений. Что-то вроде котельной, потом – бильярдная, потом – склад ненужной старой мебели, потом… Стоп. В углу, где свалены в кучу несколько плетеных кресел-качалок, что-то краснеет. Какая-то тряпка. Пробираюсь, уронив по пути два скелета абажуров, колченогий стул и подставку для цветов.
На изогнутой перекладине одного из кресел-качалок, аккуратно сложенный, висит красный шарф. От неожиданности я стала на колени и несколько секунд просто смотрела. Потом взяла в руки. Развернула. Из шарфа выпала записка. «Paris, rue de La Rose, 42/563».