Падение Берлина, 1945
Шрифт:
Командующему 9-й армией генералу Буссе как никогда требовались эти три дивизии. Они могли составить костяк резерва, предназначенного для проведения контратаки. Три его корпуса - 101-й армейский корпус на левом фланге, 56-й танковый корпус генерала Вейдлинга в центре и 11-й танковый корпус СС на правом фланге - испытывали огромный недостаток в бронированных машинах. Они были лишены маневра и могли держать оборону лишь до тех пор, пока фронт не будет прорван в каком-либо месте.
К югу от Франкфурта-на-Одере находился 5-й горный корпус СС. Он занимал оборону в полосе между клиньями двух главных советских ударов. Несмотря на то что этот корпус также был атакован частями советской 69-й армии, он смог устоять и сохранить за собой оборонительные позиции.
В пойме Одера и на Зееловских высотах сражение по-прежнему развивалось с хаотической непоследовательностью.
Офицер советской саперной части Петр Себелев рассказал в письме на родину о своих впечатлениях, полученных в первый день наступления. Он с товарищами пробирался по полю, которое было до неузнаваемости перерыто воронками от снарядов. Повсюду валялось разбитое немецкое оружие, автомашины, подбитые танки и много трупов. Советские команды собирали погибших и относили их к местам захоронения. Погода была пасмурной, накрапывал дождь. Время от времени над головами военнослужащих в сторону немецких позиций пролетали штурмовики. Как писал Себелев, многие немцы уже сдавались в плен. Они не хотели продолжать воевать и отдавать свои жизни за Гитлера{558}.
Другой советский офицер, капитан Клочков, описывал увиденную им картину в еще более восторженных тонах. Весь участок наступления 3-й ударной армии, по его словам, был завален трупами убитых немецких солдат{559}. Однако Клочков добавлял, что, к удивлению советских бойцов, некоторые - казалось бы, погибшие германские военнослужащие, - неожиданно поднимались на ноги, вылезали из траншей и поднимали руки вверх.
И все же такие описания немецких потерь кажутся сегодня преувеличенными. На самом деле 1-й Белорусский фронт потерял почти в три раза больше человек, чем германские войска{*9}.
Реалии первого дня наступления выявили множество недоработок советского командования. Плохая организация операции обнаружилась и в войсках 5-й ударной армии{560}. Части не соблюдали радиодисциплину. Линии коммуникаций постоянно прерывались, так что командиры подразделений порой не знали, что происходит у них впереди, и соответственно докладывали неправильную обстановку. Положение осложнял и явный излишек кодовых сигналов. Штабы просто не имели возможности вовремя дешифровать все поступавшие сообщения. В результате информация, по которой необходимо было принять самые срочные меры, запаздывала. Более того, армейским командирам нередко предписывалось занять те населенные пункты, которые находились слишком далеко от их передовых частей. Сейчас трудно сказать, что послужило основной причиной отдачи подобных приказов - общая неразбериха либо непрекращающееся давление со стороны вышестоящего начальства.
Все начиналось с Жукова, который на чем свет поносил командующих соединениями. Те, в свою очередь, обрушивались с руганью на подчиненных им командиров частей. Такая практика управления была обычной для Красной Армии. Несладко пришлось командиру 26-го гвардейского стрелкового корпуса. Он доложил, что его войска взяли деревню и продвинулись вперед еще на два километра. Но эта информация оказалась ложной.
В 248-й стрелковой дивизии один командир потерял целый полк. В другой дивизии батальон был послан в неправильном направлении, в результате чего боевая часть не смогла вовремя начать атаку. А когда она все же началась, то стрелковые подразделения потеряли контакт друг с другом из-за дыма и гари. Разведка не смогла обнаружить вражескую огневую точку, что привело в конце концов к тяжелым потерям среди пехотинцев. Вышестоящее руководство обвиняло полевых командиров в недостаточной продуманности своих действий. Отмечалось, что их единственным желанием было как можно скорее продвигаться вперед. Они не задумывались над тем, чтобы найти наиболее уязвимое место в обороне противника и именно там нанести концентрированный удар. Кстати говоря, политическое управление считало, что причиной этого явления стало отсутствие в передовых подразделениях должного партийного контроля. О сильном давлении со стороны вышестоящего начальства, конечно же, не упоминалось.
Как это нередко случалось и в предыдущих наступательных операциях, советские стрелковые части несли потери не только от огня противника, но и от обстрела собственной артиллерии. Виновными в подобных происшествиях считали тех офицеров, которые не могли должным образом использовать
Положение 8-й гвардейской армии было еще более тяжелым. Ее войскам пока не удавалось добиться сколько-нибудь значительного успеха. Но виной тому был не генерал Чуйков, а сам маршал Жуков. В донесениях наступающих частей утверждалось, что огонь советской артиллерии уничтожил передовые немецкие укрепления и позволил пехоте взять первую линию траншей. Однако ни артподготовка, ни бомбово-штурмовые удары советской авиации не смогли подавить систему вражеского огня на Зееловских высотах. Было даже несколько случаев, когда советские бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз на свои же части. В этом обвинялись не летчики, а командиры стрелковых подразделений, которые неправильно сигнализировали авиации. Следует, однако, отметить, что такие ошибки были неизбежны. Обозначать свои позиции следовало либо белыми, либо желтыми ракетами. Но войска постоянно жаловались на их отсутствие.
В докладах частей говорилось, что артиллерия не оказывает им должной поддержки и не поспевает за передовыми подразделениями. Этот факт также стал следствием ошибки фронтового командования. Оно просто забыло учесть в своих расчетах то обстоятельство, что вся земля в полосе продвижения частей будет изрыта снарядами и бомбами, и это сделает невозможным быстрое выдвижение орудий на новые позиции.
В тяжелом положении оказалась медицинская служба фронта. Зачастую раненые не получали вовремя необходимой помощи по причине переполненности госпиталей и плохо организованной эвакуации с поля боя{561}. В одном из донесений упоминалось об автоматчике, который пролежал без медицинской помощи целых двадцать часов. Некоторые раненые из 27-й гвардейской стрелковой дивизии оставлялись без присмотра от четырех до пяти часов. В санитарных батальонах имелось всего по четыре операционных стола.
Наступление 33-й армии в полосе к югу от Франкфурта-на-Одере также развивалось достаточно медленно. Там держали оборону части 5-го горнострелкового корпуса СС. 33-я армия, подобно другим объединениям, испытывала сильный недостаток в медицинском обслуживании. Советские офицеры были вынуждены привлекать к эвакуации раненых даже немецких военнопленных. Этот факт сильно напугал политуправление армии, которое стало обвинять замполитов в отсутствии пропаганды среди пленных немцев. Первой их задачей должно было стать перевоспитание военнопленных. Наиболее антифашистски настроенных солдат следовало отправлять обратно за линию фронта для деморализации еще сопротивляющихся частей вермахта. Этот факт еще раз свидетельствовал о том, насколько низкой была забота советского командования о своих же собственных раненых. Более того, офицеры СМЕРШа никогда не испытывали колебаний, если им необходимо было оторвать какого-нибудь врача прямо от операционного стола для проверки лица, подозреваемого в "самостреле". Подобные случаи саморанения, как отмечалось в донесениях, стали особенно частыми после начала наступательной операции{562}.
(В скобках отметим, что работа врачей во время войны была настолько тяжелой, что многие из них бросили медицину после окончания войны{563}.)
Сражение за Зееловские высоты оказалось отнюдь не самым ярким моментом в карьере маршала Жукова. Управление войсками во время боя во многом было ошибочным. Тем не менее наступление продолжало развиваться прежде всего благодаря выдающемуся мужеству, выносливости и самопожертвованию большинства советских солдат и младших офицеров. Их героизм - правда, совсем не тот, который воспевался официальной пропагандой, - очевиден. К сожалению, самопожертвование солдат не трогало сердца высшего командного и политического состава. Они, как и прежде, оставались бездушными. Примечательны в этом отношении кодовые названия для обозначения потерь - в своих телефонных переговорах советские командиры часто спрашивали: "Как много спичек сгорело?" или "Как много сломано карандашей?"{564}.